Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Да, как ни странно это прозвучит, «В суде моего отца» — это, прежде всего, книга о любви, а уже затем обо всем остальном. О любви к прошлому, к тому неспешному течению и высочайшему духовному напряжению жизни, которым характеризовалась жизнь лучших представителей еврейского народа в Польше, олицетворяющих собой подлинный дух иудаизма. О любовных тайнах. О любви евреев к своему Богу, которой они оставались верны перед лицом любых лишений и смерти. О любви родителей к детям и детей к родителям. О любви беспричинной, бескорыстной и жертвенной…

И это еще раз подтверждает высказанные Зингером в одном из его многочисленных интервью словах, что о чем бы он ни писал, он всегда писал о любви как главной движущей силе всего человеческого бытия. И если мы воспользуемся выданным автором в первой новелле «ключом» к книге, то понятным станет и все остальное.

* * *

Рассказ о детстве, о внутреннем мире ребенка, его взаимоотношениях со сверстниками и миром взрослых, в принципе, был отнюдь не нов для еврейской литературы. Начиная с Шолом-Алейхема, почти каждый еврейский писатель обращался к этой теме, однако у Зингера этот рассказ освещен совершенно особым, ностальгическим светом, и писатель сам время от времени признается, что, возможно, кое-что идеализирует в прошлом, так как оно ему по-настоящему дорого и любимо.

Вместе с тем он явно стремился дать бой утвердившейся в еврейской литературе под влиянием социалистических идей изображению мира религиозных евреев и всей системы еврейского образования и воспитания, как некоего «темного царства», в котором якобы вся учеба основывалась на принуждении, побоях и подавлении личности ребенка.

«Хедер

[41] почти всегда изображали в виде такого особого места на земле, где невинные отроки терпят муки от своих учителей — обшарпанных и сварливых. На деле все обстояло не совсем так. Мир жил не по справедливости; естественно, то же самое происходило и в хедере»,

— так с иронией начинает Зингер главу «Сильные» (правильнее, ближе к оригиналу было бы перевести ее как «Герои» — П.Л.), и дальше следует блестящий, увлекательный рассказ об учениках одного класса, стоящих на пороге вступления в переходный возраст; об их сложных взаимоотношениях друг с другом; об интригах и ссорах, то есть о том, что происходило, происходит и будет происходить во все времена и в любых школах мира, а не только в еврейском хедере.

История противостояния юного героя книги всему своему классу из-за его непохожести на всех остальных ребят и его нежелания жить по принятым правилам, если эти правила вступают в противоречие с привитыми ему представлениями о добре и зле — это, в сущности, вечная история. Еврейскими тут являются разве что ассоциации и представления, которыми живет герой этой главы и которые типичны для самого образа мышления еврейского ребенка того времени:

«Я вышел во двор. Там они стояли все до единого. Мне снова вспомнились Иосиф и его братья. Те явились к Иосифу купить хлеба, а зачем ко мне пришли мои друзья?

И все-таки они пришли, устыженные, немного испуганные, — Симон, Леви, Иуда… Поскольку я не был правителем Египта, им не понадобилось кланяться мне «лицом до земли». Мне нечего было продать, кроме моих грез».

Любопытно, что если в этой главе герой книги встречает своих пришедших мириться друзей, как библейский Иосиф своих братьев, то спустя несколько лет, в Билгорае уже 16-летний герой встречает пришедших к нему познакомиться Нотте и Меира, «как Платон Сократа».

Как видим, за эти годы расширилось его образование, изменилось мировоззрение и вместе с ним изменились и ассоциации. Они стали куда менее «еврейскими», и уже в этом изменении отчетливо проявляется все больший отход героя от еврейских ценностей, мира своих отцов и дедов.

В целом в тех новеллах, где Зингер рассказывает о своем детстве и отрочестве, он предстает не только великим рассказчиком, но и великим знатоком психологии ребенка, вполне сопоставимым по мастерству проникновения в детскую душу с величайшими писателями прошлого.