Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Для девушки она была довольно высокой, смуглой, как цыганка, с плоской, как у мужчины, грудью. Во рту у нее вечно торчала сигарета. Глаза ее были черны и смотрели на мир с таким характерным мужским взглядом, что в силу какой-то биологической ошибки она родилась существом другого пола, чем тот, которому принадлежала на самом деле. Она была своем не в моем вкусе и к тому же призналась мне, что она — лесбиянка…»

Это отрывок еще раз доказывает, с какой осторожностью нужно подходить к той зингеровской прозе, которую он сам называл «автобиографической». Настоящее имя Лены было Руня, точнее, Рахель Шапира, и внешне она была полной противоположностью описанной здесь героини. Пышногрудая, круглолицая, с ослепительно белой кожей, плотно сбитая Рахель была на самом деле вполне во вкусе Башевиса-Зингера. Правдой во всем этом рассказе является, пожалуй, лишь то, что Рахель и в самом деле выросла в большой и уважаемой семье гурских хасидов, с которой порвала еще в ранней юности.

С Руней-Рахелью Зингера и в самом деле познакомила Сабина. И, так или иначе, но они прожили вместе почти восемь лет — с 1927 по 1935 год, то есть до самого отъезда Зингера в США. Это, разумеется, не означает, что Зингер хранил ей верность, но, вне сомнения, их отношения были если не браком, то чем-то очень похожим на брак.

В немалой степени этому способствовало рождение в 1930 году их сына Исраэля. Узнав о беременности Руни, Исаак Зингер заявил, что ни в коем случае не желает иметь ребенка и требует, чтобы она сделала аборт. Руня-Рахель уже собиралась выполнить это требование своего любовника, но в последний момент дочь раввина победила в ней коммунистку. В результате на свет появился мальчик, которому предстояло в возрасте пяти лет расстаться с отцом, отправиться с матерью в Москву, оттуда быть депортированным в Турцию и уже из Турции добраться до Палестины, где жила семья его деда по матери. Дальше Исраэля Зингера, ставшего Исраэлем Замиром, ждала учеба и жизнь в кибуце, служба в израильской армии, и лишь затем, спустя 20 лет, встреча с отцом в Нью-Йорке…

У этой пары и в самом деле были весьма сложные отношения.

Руня-Рахель в беседах с сыном не раз говорила о поразительном бессердечии и скупости Башевиса-Зингера, который снимал вместе с ней убогую мансарду с дырявой крышей, давал ей жалкие гроши на покупку еды для себя и ребенка, одновременно снимая еще одну, куда более приличную квартиру и имея массу любовниц. До конца своих дней Руня-Рахель вспоминала, как однажды у маленького Исраэля разболелось ухо, а Зингер отказывался дать ей деньги на врача, утверждая, что у него их нет. Тогда она в ярости бросилась к вешалке, вывернула карманы висевшего на ней плаща, и из них со звоном выкатились те самые несколько злотых, которые были нужны, чтобы врач оказал помощь ее больному сыну.

Но и у Исаака Башевиса-Зингера был свой счет к Руне.

Он, в свою очередь, утверждал, что в той квартире, которую он снимал вместе с Руней, постоянно собирались ее товарищи по партии, вели шумные разговоры, много курили, съедали все, что было в доме, и работать в такой обстановке было совершенно невозможно. Именно поэтому он вынужден был снять вторую квартиру — ему необходимо было место, где он мог заниматься теми же переводами, переложениями романов для желтых изданий и собственными произведениями — рассказами, критическими статьями и политическими обзорами, принесшими ему определенную известность в литературных и журналистских кругах.

Когда же он получал гонорар за ту или иную работу и приносил его в дом, деньги как-то мгновенно исчезали, а вскоре выяснялось, что Руня потратила их на оплату… печатания партийной литературы. В конце концов их крохотная квартира превратилась в самый настоящий склад запрещенных к распространению коммунистических агиток, и настал день, когда к ним в гости нагрянула полиция.

Зингер был арестован и два дня провел в тюрьме, которые он считал самыми страшными днями в его жизни. Пребывание в переполненной уголовниками камере; их грубые шуточки; необходимость оправлять естественные надобности на виду у всех было для него пострашнее любых пыток.

На допросе он прямо заявил, что не только никогда не испытывал симпатии к коммунистам, но и, наоборот, считает их учение крайне опасным для человечества. Когда же ему был задан вопрос, знает ли он, что его подруга — убежденная коммунистка, Зингер ответил:

— Никакая она на самом деле не коммунистка. Просто у нее в голове сплошной туман и путаница…