Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Слово «журнал» действовало на меня завораживающе. Я давно мечтал о собственном журнале, в котором можно было бы публиковаться без оглядки на капризы редакторов…»

В этом рассказе о том, как печально закончилось предприятие идеалиста и графомана Зейнвела Гардинера, Зингер датирует свою первую встречу с его героем 1927 годом. Это наводит на мысль о том, что в основу рассказа положены реальные события — именно в том году, как уже говорилось, Зингер начинает активно участвовать в литературном процессе Польши. Однако рассказ, безусловно, вобрал в себя и его опыт издания «Глобуса» — во всяком случае, в той его части, где писатель рассказывает о той реакции, которую вызвало появление журнала Гардинера в литературных кругах Варшавы:

«Скандалы и интриги не заставили себя долго ждать. Эссеист, чью рукопись не приняли к публикации, обвинил Зейнвела Гардинера в том, что тот обманул его на 25 злотых. Жена поэта, чье стихотворение было напечатано на последней странице, дала Зейнвелу пощечину. Один автор прилюдно обозвал Зейнвела вором и предателем. Коммунистический журнал «Выход» разразился трехстраничной ругательной статьей против «Голоса», в которой издание Зейнвела было названо лебединой песней обреченного империализма, загнивающего капитализма и еврейского шовинизма. Зейнвел игнорировал классовую борьбу, интересы трудящихся масс и сияющий свет Советского Союза…»

Последние фразы — это почти слово в слово пересказ тех статей, которые появились в прокоммунистических варшавских изданиях после выхода «Глобуса». Новый журнал пытался привлечь еврейского читателя обсуждением специфических проблем еврейской жизни и говорить с ним на впитанном с молоком матери языке еврейских культурных кодов и понятий, и это привело местную социалистическую прессу в ярость.

Но — странное дело — при этом сам первый роман Исаака Зингера «Сатана в Горае» был встречен еврейской критикой весьма благосклонно, и уж во всяком случае, никто не пытался оспорить его несомненные художественные достоинства.

Сам Исаак Зингер попытался совершить в этом произведении некий художественный прорыв, создав первое в истории еврейской литературы довольно масштабное историческое произведение. При этом ему важно было доказать, что обращение к прошлому, к собственным национальным и культурным корням вполне позволяет еврейскому писателю говорить о самых острых проблемах, волнующих его современников.

Вне сомнения, обращаясь к эпохе лжемессии Шабтая Цви[28]

, к самой личности этого человека, Исаак Зингер (и это справедливо по отношению ко многим его произведениям 30-50-х годов) вступал в скрытое литературное соревнование со своим старшим братом Исраэле-Иешуа Зингером, еще в 1921 году написавшем яркий рассказ о Шабтае Цви. Как, впрочем, нет сомнения и в том, что новаторским это произведение является только относительно — в нем еще слишком явно чувствуется влияние великого Майринка, и, прежде всего, его романа «Ангел Западного окна», вышедшего все в том же 1927 году и, безусловно, хорошо знакомому Зингеру как переводчику с немецкого.

Как и Майринк, Зингер пытался совместить в своем романе предельную реалистичность повествования с мистикой, как и Майринк, он так мастерски перемешивал в нем краски, что вполне бытовые сцены оказывались наполнены глубочайшим мистическим смыслом, а описание встреч героев с мистическими силами было настолько реалистично, что не поверить в их правдивость было просто невозможно.

Зингер начинает свой роман в классическом стиле средневековой еврейской хроники, так что у читателя поначалу и в самом деле возникает легкая иллюзия того, что речь идет о неком старом манускрипте, просто пересказываемом автором: