Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

«Днем Абба почти все время глядел в окошко над койкой. Корабль то взлетал, точно старался забраться на небеса, а разорванное небо падало, как если б мир вернулся к первозданному хаосу; то обваливался в океан, и тогда твердь небесная снова вновь отделялась от вод, как описано в Книге Бытия.

Волны были адского желто-черного цвета. Они зубьями уходили к горизонту, подобно горной гряде, напоминая Абе строки псалма: «Горы скакали как овны, холмы — как ягнята». Затем они бросались обратно, точно в чудесном разделении вод. Аба мало учился в своей жизни, но библейские образы наполняли ему голову. Он видел себя пророком Ионой, бежавшим от Господа, ведь он тоже лежал в чреве китовом, и, подобно Ионе, молил Господа о спасении…

…Когда он увидал громадные дома и башни, то принял их за египетские пирамиды…»

Как видим, все происходящее с ним сапожник Абба Шустер осмысливал с помощью образов из тех священных книг, которые были прочитаны им еще в детстве, и именно к мыслящему таким образом читателю и обращался Башевис-Зингер в своих произведениях. Вот почему без привлечения еврейских источников, без разъяснения заложенных в тексте скрытых цитат и метафор и невозможно понять до конца произведения Башевиса-Зингера.

* * *

Начиная с 1943 года в «Форвертсе» еженедельно, а иногда и чаще появляются новые рассказы Исаака Башевиса-Зингера, которые очень быстро делают его одним из самых популярных идишских писателей в мире.

С этого времени и вплоть до конца 80-х годов ХХ века Зингер работает с необычайной плодовитостью, словно пытаясь выговориться за почти восемь лет молчания. И если в его первых рассказах отчетливо чувствуется связь с «Сатаной в Горае», а сюжеты для них он находит прежде всего в своих воспоминаниях о Польше, об ушедшем в небытие мире польского еврейства и еврейские предания средневековья в них легко перемешиваются с последними предвоенными годами, то затем в них властно входит современная тема. Все чаще в основу его новых рассказов ложатся истории еврейских эмигрантов, живущих в Америке не одно десятилетие или только-только прибывших в нее уже после того, как они прошли через ад гитлеровских или сталинских лагерей.

Сама популярность Зингера теперь работала на него, предоставляя все новый и новый материал для работы.

Десятки читателей ежедневно звонили в «Форвертс» с просьбой помочь им связаться с Исааком Варшавским, или, точнее, писателем Исааком Башевисом, так как именно перед ним им почему-то хотелось исповедоваться, именно ему рассказать историю своей жизни. Как правило, Зингер охотно откликался на эти просьбы и назначал встречи с читателями (и, разумеется, читательницами) в своем любимом кафе «Штинбург», расположенном неподалеку от редакции «Форвертса». Не случайно немалая часть его рассказов и написана в форме беседы автора с героем за столиком кафе. Зингер не раз говорил, что ему удавалось разговорить своего собеседника, прежде всего потому, что он никогда не строил беседу с ним как разговор между беллетристом и читателем. Нет, это всегда была встреча двух битых жизнью евреев, каждому из которых было что рассказать другому. И, «раскалывая» своего визави на предельную откровенность, Зингер, в свою очередь, щедро делился с ним подробностями из своей собственной жизни, которые зачастую тут же, ничуть не краснея, придумывал, да порой так убедительно, что и сам начинал верить в свою выдумку.

По общему признанию, Зингер был таким замечательным рассказчиком именно потому, что он был не менее замечательным слушателем; собеседником, который умел дать человеку выговориться до конца, выплеснуть все, что у того было на душе, рассказать о самых интимных своих проблемах.

Порой именно так, в форме документального или лишь слегка беллетризированного очерка, эти истории и появлялись на страницах «Форвертса» под псевдонимом Исаак Варшавский, который Зингер использовал для своих журналистских работ.

Но затем, когда приходило время включать их в книги, Зингер заново перерабатывал текст, добавлял в него новые штрихи, оттачивал каждое слово, так что в итоге за каждой, самой немудреной житейской историей вдруг проступали глобальные проблемы бытия, самые сокровенные пружины человеческой души.