Последний бой

А «воровка» хирела и чахла. Скрепя сердце она отбросила последнюю мечту, которая еще привязывала ее к жизни, — мечту о встрече с дочерью. Разве могла она явиться теперь в дом Турумбета — ведь слава о ней могла дойти и туда! Нет, Джумагуль не поверит, конечно. Она знает свою мать. А Турумбет?.. И Санем вздыхала: дорога к дочери была отрезана.

Теперь оставался только один спаситель — бог. К нему она и пришла со своей скорбью. «О аллах!» — беззвучно шевелила она потрескавшимися губами. — Говорят, ты создал новую власть. Сделай так, чтобы она отомстила за мою погубленную жизнь! За всю ту подлость, и мрак, и грязь, в которой барахтаемся мы до самой смерти! Пусть она, эта новая власть, сотворит на земле иную, светлую жизнь — для дочери моей и детей моей дочери, для наших односельчан, для всех каракалпаков!»

7

Джумагуль тряслась на крупе коня за широкой спиной Абди — дружка Турумбета. По обычаю, невеста не могла въезжать в семейную жизнь на одном коне с мужем. Объяснение этому найти трудно, как, впрочем, и многим иным традициям и обрядам, которыми, будто дорожными знаками, была регламентирована вся жизнь каракалпака от рождения до смерти. Соблюдение обычая освобождало человека от необходимости думать и самостоятельно решать, как поступить, что предпринять ему во многих случаях, предложенных жизнью. Следование обычаю порождало фальшь и ханжество, поскольку живое, непосредственное чувство подменялось выхолощенным ритуалом. Власть обычая над волей и умом человека... Однако хватит, довольно: хулить и поносить обычаи уже вошло в обычай, порою чреватый не менее прискорбными последствиями — фальшью, ханжеством, иждивенчеством мысли и чувства...

Но не об этом думала Джумагуль, влекомая таинством посвящения в жены. Иноходец иомудской породы, закусив удила, мчал ее в неизвестность, навстречу новой жизни, загадочной и манящей, как это звездное небо. Они пересекли Еркиндарью, обогнули заросшее камышом озеро Даут-куль и выехали на большую дорогу. Потревоженные цокотом копыт, из высокой травы вылетали фазаны, устрашающе хлопая крыльями. Время от времени на дорогу выскакивали вспугнутые зайцы. Они долго тряслись перед мордой лошади, пока, загнанные до смерти, не догадывались нырнуть в придорожные заросли. Свежий ночной ветерок мчался навстречу путникам, и от всего этого на душе у Джумагуль было легко и празднично. Ей даже хотелось перекинуться словом с широкой спиной Абди. Но это было бы кощунственной вольностью по отношению к обычаям, которые, как внушали девушке с малолетства, нужно блюсти и чтить беспрекословно. И Джумагуль молчала. Она прислушивалась к цокоту других копыт. Он слышался то впереди, то сзади, то на короткое время пропадал вовсе. Это конь Турумбета, ее жениха, нет, теперь уже мужа! Странно — муж, муж Джумагуль... И девушка тихо рассмеялась. Ей нравилось, что Турумбет где-то рядом, что не спускает с нее ревнивых глаз, а подъезжая, подозрительно косится на Абди... Вот хорошо бы ехать стремя в стремя! Но разве можно?.. А вообще, как же это они до сих пор не заметили, что она без стремени? Не подумали просто. А Джумагуль неудобно — трясется, как куль. Но сказать нельзя — неудобно первой заговаривать с мужчинами.

На востоке медленно разгоралась заря. Горизонт окрасился в бледно-розовый цвет. Желая сократить путь, Турумбет пустил коня напрямик, через поле. Абди последовал за ним. Не проехали и сотни метров, как перед ними, будто из-под земли, выросла женская фигура с распростертыми руками.

— Эй вы, изверги, посмотрите, что топчете!

Только сейчас они заметили на поле чахлые побеги джугары. Не вдаваясь в объяснения, Абди повернул коня и, подхлестывая, помчался обратно. Турумбет понесся напрямик. А женщина кричала им вслед:

— Носит вас, проклятых, по свету! Нет чтобы под ноги смотреть! Куда там — под ногами стремян нет, и то не видят!

Когда иноходец снова вынес их на дорогу, Абди незаметно глянул на ноги девушки: стремян действительно не было. Вместе с Турумбетом, который дожидался их за поворотом дороги, они сняли с коней веревки, завязали на концах петли и перекинули через седло. Вдев ноги в эти самодельные стремена, девушка почувствовала облегчение. Теперь можно было продолжать путь со всеми удобствами.

Солнце встретило их уже у Кегейли. Никогда еще, кажется, не видела Джумагуль такого прекрасного восхода. Капельками ртути сверкала роса на листьях куги, играла на зеленых пупырышках гребенщика. Из зарослей, обступивших дорогу с обеих сторон, неслось веселое птичье разноголосье. Терпкие ароматы степи щекотали в носу, и, может быть, именно поэтому у Джумагуль появилось желание смеяться, прыгать, резвиться.

Рассеяв ночные тени, солнце открыло перед путниками широкий пейзаж. Вдали, за серой дымкой, зеленел оазис.

— Мангит, — впервые за всю дорогу сказал Абди, и Джумагуль поняла: вот оно место, где предстоит ей жить, работать, растить детей, а может быть, и умереть. Напрягая зрение, она пыталась рассмотреть дома и улицы поселка, но видела лишь очертания.

У моста, перекинутого через широкий арык, Абди остановил коня:

— Ну, приехали!