Последний бросок на запад

Емельянову страстно хотелось набить Чернышеву морду, и он не мог долго сдерживать себя.

— Ты не просил меня остаться там.

— А разве надо просить поддержать в трудную минуту?

— Трудной минуты не было. Просто ты решил показать себя… И все.

— А тебе даже не интересно было посмотреть, как я буду это делать? Зато ты поспешил всем рассказать про мои умственные сдвиги и более чем вероятную смерть. Тебя бы это очень устроило!

Чернышев немного помолчал, а потом произнес задумчиво:

— Да, действительно, нам больше с тобой вместе не жить. После ужина я соберу вещи.

Емельянов закурил сигарету и вышел из комнаты.

— Привет, — он окликнул Горожанко, курившего на крыльце.

Тот улыбнулся приятелю.

— Димка, на тебя сербы медалей не напасутся. Что ты там натворил?

— Да ничего особенного, — Емельянов был доволен предоставившейся возможностью немного порисоваться; это давало возможность хоть немного расслабиться. — Этот козел смылся, а я остался и… вот вернулся.

— Круто однако, — сказал Горожанко. — А скальпы ты там случайно не снимал?

— Не с чего снимать было. Одни уши остались, остальное по воздуху разлетелось.

Горожанко заржал.

Докурив сигарету, Емельянов зашел к себе в комнату, взял посуду и пошел за ужином и обедом одновременно.

Поев, он растянулся на кровати — тело ныло при каждом движении.

Чернышев исчез сразу после ужина, как и обещал. Теперь Дима был в комнате один и наслаждался покоем.

Было еще не поздно, но утомленный организм требовал отдыха — день выдался слишком насыщенным. Раздевшись, Емельянов залез под холодное одеяло и почти сразу заснул.

Дмитрий не помнил, как заснул накануне — точно провалился в какую-то бездонную черную яму. Он помнил только то, что было вечером: темная комната, чернильное небо с крупными звездами за окном, страшная усталость, обрывки воспоминаний: мост, разговоры с Чернышевым, усташи, стрельба из автомата, взрывы…

И все.

Он лежал, не открывая глаз, пока еще была возможность задержать убегающий сон. Но этот сон медленно и неотвратимо уплывал куда-то вдаль, очертания его расплывались будто бы в тумане, и в конце концов от него осталось лишь какое-то невнятное, неясное чувство тоски. Когда и это чувство стало рассеиваться, Емельянов окончательно проснулся и взглянул в окно.

За окном гудели голоса. Шло какое-то собрание. Громче всех звучал голос Ивицы Стойковича:

— Теперь с появлением сил быстрого развертывания перевес явно не в нашу пользу. НАТО и «голубые каски» потворствуют хорватам и мусульманам. Со дня на день начнутся бомбардировки наших позиций — самолеты на авианосцах в Адриатике в полной боеготовности. Кроме того, в нескольких десятках километров отсюда разворачивается танковая часть французов. НАТО поставило нам ультиматум — вывести из района Сараево всю бронетехнику — мол, двадцатикилометровая демилитаризованная зона. У нас нет никакого выхода — видимо, придется подчиниться. Однако не исключено, что мусульмане или хорваты, воспользовавшись моментом, будут преследовать нас и стараться разгромить.

— Сколько у нас танков? — послышался чей-то вопрос.

— У нас — ни одного, в смысле — тут, — ответил сербский офицер. — А всего в районе Сараево — что-то около трехсот. Как я понимаю, теперь генерал Младич начал демонстративно выводить боевую технику — может быть, прогонят перед телекамерами штук двадцать или тридцать танков… Просто, надо тянуть время, другого выхода у нас нет. Видимо, нам придется немного продвинуться вперед и в случае нападения на отступающую колонну прикрыть наших братьев.

— Когда выступаем?

— Завтра утром, затемно. Отсыпайтесь. Проверьте оружие. Кстати, а где тот русский, который вчера ходил в разведку?

— Емельянов?

— Да, он.

— Он спит, — ответил кто-то из толпы. — Отсыпается.

— Когда проснется, передайте ему благодарность командования и мою лично. В качестве премиальных ему передана тысяча марок.

Толпа одобрительно и завистливо загудела — наверное, потому, что каждый из наемников попробовал представить себя на месте награжденного.

Емельянов все слышал через окно и довольно улыбался: раньше за подобные вещи вручали ордена; во время разведрейда, по меркам Великой Отечественной, он, наверное, наработал бы минимум на орден Красной Звезды, а теперь вот награждают куда более существенными вещами — хорошими немецкими деньгами. Впрочем, по меркам того же военного времени, Чернышев заработал если и не образцово-показательный расстрел перед строем, то, как минимум, штрафбат.

Конечно же, тысяча марок — не Бог весть какая сумма, но все же приятно! Дима вспомнил и о тех сорока процентах годовых, которые ему начисляет солидный латвийский банк, и на душе стало так приятно…

Весь день прошел в подготовке к предстоящей операции. За все время пребывания этой группы русских наемников на сербской земле им предстояла первая массовая боевая операция. Предстояло соединиться с другими отрядами.

Выяснилось, что предстоит захватить несколько высот и там принять на себя удар противника, чтобы ослабить возможный удар по отступающим сербским частям.