Последний дар любви

При мысли об этом человеке у нее начинало ломить виски от ненависти, дыхание учащалось. Он воплощал для нее ту самую мужскую вседозволенность власти, которую Софья ненавидела в своем отце. Как Лев Николаевич Перовский, так и Александр Николаевич Романов сначала крутил бурные амуры с многими придворными дамами.

Мужская исступленность казалась Софье отвратительной, постыдной. В своем оголтелом осуждении она упускала из виду, что и сама такая же, унаследовала свою ненасытность от отца. А может, наоборот, прекрасно отдавала себе в этом отчет, но именно поэтому еще больше ненавидела и отца, который олицетворял для нее деспотизм домашний, и императора, в котором воплощен был деспотизм общегосударственный.

К слову сказать, поровну с отцом и царем она ненавидела и тех женщин, которые стали предметом их нечистой страсти. Про себя, про свои собственные увлечения Перовская никогда не думала такими словами, как «страсть» или даже «любовь». Их она презирала как пошлое наследие прежней жизни. У новых людей, к коим она себя причисляла, просто «дружба», это были «товарищеские отношения».

Софья Перовская вполне могла бы стать отцеубийцей, если бы не знала, что это сведет в могилу ее горячо любимую матушку. Ну а для того чтобы сделаться цареубийцей, никаких преград не существовало. В смысле, моральных. Зато материальных было столько, что Перовская порой теряла надежду преодолеть их. И тогда ее вдохновлял, двигал ею лишь фанатизм.

Глава 4

Новая миссия Вавы Шебеко

– Вава, у меня к вам приватный разговор.

Государь император Александр Николаевич порой захаживал во фрейлинские комнаты, а порой даже оставался там надолго. Всем памятен его бурный, хоть и скоропалительный роман с Александрой Долгорукой – по-мужски умной, насмешливой, некрасивой, ехидной, но неотразимо-обаятельной. За этот свой удивительный ум она носила при дворе прозвище Великая Мадемуазель, как Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье, одна из предводительниц французской Фронды.

Связь с Александрой была недолгой и происходила практически у всех на глазах. Вскоре императорскую любовницу выдали за генерала Альбединского, которого срочно назначили губернатором Варшавы. Чтобы отставная мадемуазель не мозолила глаза и не мечтала о возрождении былых чувств.

Когда государь Александр Николаевич появлялся на фрейлинской половине, у многих девиц начинали дрожать колени. Девицы с горечью размышляли, что в поединке между преданностью императрице и преданностью императору, между чувством долга и желанием любви первое, конечно, уступит второму, уж больно неотразимым мужчиной был государь.

В описываемое время ему было около пятьдесяти, но он выглядел очень хорошо, унаследовав счастливую внешность от отца, который, в свою очередь, походил на брата, а они не зря считались красивейшими государями Европы. И женолюбие Александр тоже унаследовал от них… да и вообще, оно было в крови у всех потомков Петра.

Александр знал, что его статная, высокая, на редкость пропорциональная фигура лучше всего смотрится в мундире, а оттого это была его любимая одежда. К ношению ее он приучался с детства. Форма сидела на нем как влитая, как-то особенно щеголевато, грудь выделялась, талия казалась очень тонкой, плечи широкими.

Разумеется, он не носил постоянно один и тот же мундир. В годовщину какого-нибудь сражения надевал форму полка, особо отличившегося в бою; удостаивая своим посещением бал, приезжал в мундире того полка, в котором некогда служил хозяин или отец хозяйки. И Александру очень нравилось, когда окружающие догадывались, почему он надел тот или иной мундир.

Однако сейчас мадемуазель Шебеко смотрела на него, и в голову не приходило ни единой мысли, почему император нынче выбрал генерал-фельдмаршальский лейб-гвардии Павловский полк. Она не разбиралась в военных тонкостях, а самое главное, была слишком изумлена обращением. Минуло лет пятнадцать с той поры, как ее называли этим забавным уменьшительным именем! Она почти забыла, как оно звучит. И меньше всего ожидала, что к ней так обратится император.

Честно говоря, Вава думала, что государь ее недолюбливает. В общем-то, было за что. Его любовную связь с Ольгой Калиновской расстроили не без Вавиного участия. И она не удивлялась, что его обращение с немолодой фрейлиной было самое прохладное, хотя и безупречно вежливое. Но сейчас он смотрел не враждебно, а скорее растерянно.

– Что вам угодно, Ваше Величество? – спросила она, кланяясь.

– Э-э…

Казалось, он никак не может решиться начать разговор, и Вава, за минувшие годы не утратившая нюха и пронырливости, вдруг ощутила знакомый ветер. Он дул с той стороны жизни, на которой плелись интриги, где обитали тайны, порхали с ветки на ветку хихиканья, переглядки, шепотки и прочие атрибуты, всегда сопровождающие интрижки, а также значительные, большие интриги. И у Вавы даже сердце заныло – до того она истосковалась по этому миру, наскучалась по подлинным, в высоком смысле, интригам.

– Чем могу служить, государь? – шепнула она интимно.

И Александр Николаевич решился: