Последний день лета

В общем, несмотря на мощное обострение Взрослой Хренотени, всё стало как раньше — за исключением того, что папа, будучи в своем дурацком отпуске, присутствовал на всех уроках фортепиано и фальшивым голосом подбадривал Аркашу в моменты, когда тот лажал и сбивался. (Это происходило часто.) Уединиться и спокойно почитать болгарские комиксы тоже толком не получалось, поэтому Аркаша ходил раздраженный и даже подумывал начать огрызаться на особо острые проявления родительской опеки.

Провожать Новенького домой они недавно перестали — кажется, опасность миновала. У арки Немецкого дома давно уже никто не торчал, поэтому Пух в глубине души понадеялся (и сразу же себя за это отругал), что Шварц либо разбился в аварии насмерть, либо лежит в коме — если бы он был единственным уцелевшим, то им бы с Новым точно не поздоровилось. Этот страшный и явно сумасшедший парень с раскрошенным носом точно был не из тех, кто отступается от задуманного, поэтому Аркаша немного выдохнул. «Жизнь-то налаживается», — в последние дни он часто вспоминал эту фразу из непонятного анекдота, после которой дворовые мужики, летом пившие на детской площадке разливное пиво из целлофановых пакетов (баллоны были дефицитом), неизменно заливались хохотом.

— О, мам, голубцы сегодня? — радостно повел Пух носом, скидывая в прихожей ботинки.

— Подымай выше — перцы! — ответил папа из комнаты.

— Ну-ка все моем руки и за стол, — сказала мама.

Аркаша даже зажмурился от удовольствия — ну и что, что после фаршированных перцев предстояло играть ненавистную «К Элизе», а после этого показывать отцу дневник! (Эту моду Натан Борисович тоже завел во время своего отпуска.) Зато всё самое страшное и неприятное в его жизни теперь уже точно позади!

54

Шварц дернулся.

55

В дверь постучали.

С недавних пор Степа поймал себя на том, что перестал бояться возни за входной дверью — порезавшие его подонки исчезли, зато в гости то и дело наведывался Крюгер, которому дома, судя по всему, было совсем тошно. Расспросами Новенький его не мучал: во-первых, захочет — расскажет, а во-вторых, и так всё было понятно.

Вообще, стало как-то полегче. Он по-прежнему почти каждую ночь просыпался в слезах и готов был поклясться, что чувствует мамин запах; она не пользовалась духами, это был вообще не парфюмерный аромат — просто ощущение обонятельного присутствия, разрывавшее Новенького на части. Зато Баба Галя разговаривала с покойной мамой всё реже, спала меньше и больше времени проводила на ногах; в ее кильватере неизменно следовала на своих мягких лапах Машка. Зверек наел ряшку и распушился — она снова стала похожа на благополучную домашнюю кошку, а не на уличную бродяжку. Благодарить за это нужно было соседку: Бычиха еще с того случая с селедкой прекрасно поняла, в какой ситуации находятся Галина Александровна с внуком. Раз в несколько дней она приносила либо огромную кастрюлю вареной гречки, либо пакет «ножек Буша», либо еще какую-нибудь простую, но сытную и обильную еду; рассказы о том, что «дети это не жрут, заебали, прости господи» быстро зазвучали неубедительно, а потом и вовсе прекратились. Баба Галя как-то раз попыталась воспротивиться этой, как она ее назвала, «милостыне», но Бычиха пришла в такое неподдельное бешенство, что старушке пришлось смириться. Сам Степа решил, что обязательно отплатит соседке за добро; только он пока не знал, когда и как именно.

За свои давние мысли про пистолет Новенькому было не то что бы стыдно — но эти планы существовали как бы отдельно от него, принадлежа другому человеку. Он, Степа, о них знал, но ничего общего с ними не имел — и уж точно бы не стал убивать ни в чем не повинных людей!.. Точнее, конечно, во многом повинных, но не настолько, чтобы лишаться за это жизни.

Черное облако не исчезло — просто немного посветлело, как будто сквозь него вот-вот проглянет скупое октябрьское солнце.

Стук повторился, теперь более настойчиво.

Новенький вспомнил, что ни соседка, ни Крюгер стуком в дверь себя давно не утруждали, и насторожился. Пенсию бабушке вроде бы недавно приносили, так что…

— Степка вышел, что ли… — пробормотала Баба Галя, ковыляя в сторону двери. — Не сказал ничего… Маш, не крутись, наступлю же.

— Ба, я открою!

Он был почти уверен, что за дверью стоит Шварц с ножом.

— Степ, привет. Зайду?

Новенький опешил.

Саша Шаманов быстро огляделся по сторонам и, не дожидаясь разрешения, просочился в дом. Почему-то он был одет сразу в две куртки и держал в одной руке туго набитую спортивную сумку, а в другой — пакет с запасными кроссовками.

Что-то тут было не так.

— О, Санек! Заходи, конечно, — запоздало разрешил Степа, высунулся наружу, тоже зачем-то огляделся и закрыл дверь.

Припаркованный на углу 5-й линии и улицы с издевательским названием Культурная «Москвич-2140» он не заметил.

Шаман поздоровался с Бабой Галей, отказался от чая, бросил сумку и пакет на пол, скинул туда же верхнюю куртку и вполголоса сказал другу:

— У меня там беспонтовая ситуация случилась… У брата в хате не варик оставаться пока. Я у тебя отвисну пару дней, пока не пойму, что дальше делать?