Неделю спустя Горбачев, решив внести ясность в свою позицию, выступил с осуждением применения силы против мирного населения. В личном письме Джорджу Бушу, переданном им через нового министра иностранных дел Александра Бессмертных, он написал, что использование силы противоречит его взглядам и операции, подобные вильнюсской, не повторятся.
Примерно в тех же выражениях он объяснил обстановку бывшему американскому президенту Никсону, позднее приехавшему в Москву с «исследовательской миссией», которую ему поручил Буш.
Отвечая на вопросы Никсона относительно событий в прибалтийских республиках и исключения либералов из его окружения, Горбачев сказал: «Вы должны понять мою ситуацию. Радикальные реформы, которые я начал, не только провоцируют сопротивление влиятельных групп, чьи интересы они затрагивают, но и сказываются на положении обычных людей. Я должен это учитывать. Это объясняет тактическую паузу, которую я взял».
Черняев, написавший было в разгар вильнюсских событий Горбачеву заявление об отставке, с облегчением констатировал в своем дневнике, что его шеф не изменил своим принципам и всего лишь предпринял «неуклюжий маневр».
На самом деле вильнюсский «маневр», осложнив отношения президента с его остававшимися союзниками слева, не позволил ему заручиться поддержкой правого фланга. Не испугав никого, провозглашение «сильного режима» вместо того, чтобы обепечить желаемую стабилизацию, привело к обратному результату: перспективе неизбежного выхода прибалтийских республик из СССР.
Что же касается руководителей спецслужб, ответственных за провал операции, выявившей их некомпетентность, они предпочли объяснить ее неудачу «предательством» Горбачева. Президент, по их мнению, проявил «слабость» и неспособность «идти до конца», что, с их точки зрения, означало пролить кровь, чтобы поставить на место лидеров сепаратистов. После произошедшего они пришли к выводу, что не могут положиться на своего главнокомандующего, который «сдаст» свои войска в случае неудачи.
Поскольку в их глазах Горбачев не прошел «испытания» Вильнюсом, оставалось готовиться к другим шагам по спасению Союза без него или нейтрализуя его, если он станет помехой. «Кто-то из нас должен будет уйти», – сказал Крючков своему окружению весной 1991 года…
Александр Яковлев, довольно часто не щадящий своего друга и критикуя Горбачева за колебания и непоследовательность, отмечает в мемуарах, что, «несмотря на неимоверное давление, которое он испытывал в эти годы, он войдет в историю без крови на своих руках».
Для родившегося в 1931 году Михаила Сергеевича Горбачева каждый год, оканчивающийся на единицу, – круглая дата. Вот и 1991-й – очередной юбилей, праздник для друзей и почитателей. Казалось бы, немало поводов для празднования: всего 60 лет, генсек, президент, да к тому же лауреат Нобелевской премии мира.
Если бы Горбачев был генсеком «как все», можно представить, как бы выглядел его тогдашний юбилей. Пусть и не был бы он нобелевским лауреатом, зато уж наверняка героем соцтруда, и выслушивал бы поздравления в Доме Союзов, а то и в Кремлевском Дворце съездов, принимал бы рапорты трудовых коллективов и пионерских дружин. Любой северокорейский маршал ему позавидовал бы. Юбиляр с интересом прочитал бы собственные воспоминания в «Новом мире», получил бы Ленинскую премию по литературе и стал бы героем телесериала под названием «Дорогой Михаил Сергеевич» или «Повесть о президенте». А там, глядишь, в столице открылся бы Музей подарков Горбачеву.
Ничего этого у Горбачева не было. 1991 год стал для него не просто тяжелым, а, можно сказать, роковым, по крайней мере политически. Этот год начался с драматических событий в еще советской Прибалтике, продолжился августовским путчем и добровольным уходом с поста генсека, а закончился распадом СССР и отставкой с должности президента.
Среди подарков, полученных Горбачевым от своего окружения в день его 60-летия 2 марта 1991 года, были два необычных. Маршал Язов вручил ему саблю в узорных ножнах. Пуго подарил пистолет Макарова (этот подарок позднее обрел символическое значение: после провала путча против Горбачева, в котором он принял участие, Пуго покончил с собой, застрелив перед этим жену из такого же пистолета).
Были ли эти «дары волхвов» попыткой напомнить президенту о его роли главнокомандующего или последним предупреждением перед разрывом отношений? В любом случае своей цели они не достигли. Горбачев упрямо отказывался облачаться в военный китель. И это объяснялось не только его органическим «отвращением» к использованию силы, о котором говорил Бакатин, но и сознательным личным и политическим выбором.
В одной из бесед с ним, пересказанной мне Шахназаровым, Михаил Сергеевич сказал: «Если меня будут продолжать толкать к установлению диктатуры, я предпочту уйти в отставку». Через несколько месяцев в декабре 1991 года он это докажет.