Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза

«Стихийные» национальные мятежи стали следующим после распада внешнего «пояса безопасности» СССР — Варшавского договора — испытанием и для перестройки, и для Горбачева. Достаточно легко простившись с «внешней» Советской империей, представленной странами Восточной Европы, он, конечно, не мог с легким сердцем допустить распад страны, первым президентом которой его избрали совсем недавно. Перед ним во весь рост стала дилемма: жертвовать ли «вторым кольцом» окружения России, уже давно ставшим частью ее исторического имперского «тела», и, значит, смиряться с распадом СССР или «поступаться принципами», возвращаясь к насилию, — испытанному средству спасения государства.

Верный своему темпераменту реформатора-реформиста Горбачев и здесь попробовал выбрать «третий путь». В результате лидер-реформатор, катализатор перемен, воспринимавшийся многими как «пироман», оказался в статусе «пожарного», заботящегося о сдерживании развязанных им самим процессов и начавшего думать о союзе с консерваторами. Но поскольку возвращение назад в сталинский Союз для него было неприемлемо, оставалось только двигаться вперед — прыгать через пропасть «последнего шанса» — реформу Союза.

Если до 1989 года Горбачев сам задавал темп переменам и управлял событиями, то начиная с 1990 года из-за начавшегося необратимого «национального оползня» почва в буквальном смысле стала уходить у него из-под ног. Тем не менее стабильность союзной «галактики» в целом не подвергалась опасности до тех пор, пока ее центральное «светило» — Россия продолжала играть двойную роль исторического ядра и политического центра Союза.

В сущности, созданное большевиками государство стало жертвой стратегии, которую радикальный «антибольшевик» Ельцин позаимствовал у В. И. Ленина, подняв против столицы страны национальные окраины. С той разницей, что Ельцин не собирался совершать революцию, а рассчитывал всего-навсего занять место Горбачева в Кремле.

После того как логика политического и личного противостояния между Горбачевым и Ельциным расколола процесс реформирования страны, а руководство России призвало остальные республики последовать за ним в походе против союзного центра, участь Советского Союза была предрешена.

Россия выходит из СССР

Когда в июле 1990 года Борис Ельцин, демонстративно пройдя через зал Кремлевского Дворца съездов, захлопнул за собой дверь, заявив о выходе из КПСС, он хотел тем самым объявить не только о том, что ставит крест на своей карьере партийного аппаратчика. Как гамельнский крысолов из сказки Гофмана, он рассчитывал увлечь за собой своих сторонников в Российской Федерации, а вслед за ними и в других республиках СССР. Правда, в тот момент он еще не ставил целью взорвать союзное государство, намереваясь лишь ослабить роль его центра, который олицетворял Горбачев.

Однако, едва успев сдать свой партийный билет, Ельцин оказался в совсем другой политической семье — русских националистов.

В Российской империи, где русские, естественно, не ощущали себя угнетаемым меньшинством, идеи националистов считались в обществе маргинальными и реакционными, а власть и монархисты обращались к ним за поддержкой не ради усмирения национальных бунтов, а, как правило, для подавления оппозиционеров и революционеров.

Большевики, придя к власти, преследовали националистов не только в силу верности идеалам пролетарского интернационализма, но и как идеологических конкурентов, потенциально опасных для стабильности в «Красной империи».

Основатель Советского государства В. И. Ленин беспощадно бичевал проявления «великорусского шовинизма», свойственные некоторым его ревностным соратникам, кстати, как правило, нерусского происхождния. В годы зрелого социализма цензоры ЦК КПСС держали под строгим контролем выходившие за утвержденные идеологические рамки высказывания националистов, квалифицировавшиеся как антисоветские.

Забота о сохранении великолепия фасада «дружбы народов» приводила к примерам парадоксальной «дискриминации» Российской Федерации в сравнении с другими республиками, которая, впрочем, никого не обманывала. В течение долгого времени «первая среди равных» РСФСР, например, не имела полного набора всех атрибутов суверенного государства, которыми были наделены остальные республики, — в частности, собственной Академии наук, своего Министерства внутренних дел и даже собственной компартии, поскольку, как всем было понятно, их роль выполняли общесоюзные структуры.

Вот почему, когда либеральные нравы перестройки позволили выйти на поверхность общественной жизни искусственно заглушенным течениям русских националистов, их голоса зазвучали в литературных и публицистических дебатах и в выступлениях общества «Память» с откровенно антисемитским уклоном.