Последний день жизни. Повесть о Эжене Варлене

Ожидая ответа, Маркс неторопливо достал из кармана сюртука портсигар, бронзовую гильотинку. Из большого зала по-прежнему неслись плавные певучие звуки «Дунайских волн», и Эжену казалось странным, что всего десять мннут назад он вальсировал там с Лаурой, дочерью этого Мавра. А сейчас она стояла рядом с ним и чуть приметно улыбалась.

— Нет, милейший Толен? — иронически спросил Маркс, обрезав кончик сигары. — Простите, значит, мне показалось! Вернемся к теме. Как бы вы ни были красноречивы, как бы ни распинались перед вашим сытым и жирным Шнейдером, владельцем десятка самых мощных сталелитейных заводов Франции, вы не убедите его добровольно уступить вам ни одного франка, ни одного су, ни одного сантима! Ибо такова его сущность, о которой так старательно и упорно забывал ваш покойный Пьер-Жозеф! И таких Шнейдеров в вашей благословенной богом Франции тысячи, и именно из них состоит «избранное народом» правительство! Разве нет?

Маркс прикурил сигару от восковой спички и, разгоняя ладонью дым перед лицом, продолжал:

— Кстати, напомните мне, сколько дерет с вас, то есть с французского народа, ваш самозваный и самочинный император, это развратное усатое чудовище? Кажется, его «труды» и любовные утехи ежегодно обходятся Франции в три миллиона франков? Это — не считая того, что он и его семейка пожирают бесплатно на чуть ли не ежедневных приемах и балах в Тюильри и Версале!.. О, в новом Бонапарте императорский претендент так тесно сросся с разорившимся авантюристом, что великая идея о его высоком назначении восстановить Империю у него всегда дополнялась другой великой идеей: о призвании французского народа платить его мошеннические долги! Не так ли? Ну что ж, если кто-то на вершине государства играет на скрипке, следует ли удивляться, что стоящие внизу пляшут?

Маркс замолчал, пристально всматриваясь в лица стоявших перед ним и только что кипевших яростным желанием вступить с ним в открытый словесный бой. Но все молчали, Варлен видел чуть растеряпные лица Толена и Бурдона. Да и ему самому вдруг захотелось не говорить, а послушать, что же еще скажет Маркс, хотя возражений, сформулировапных еще покойным Прудоном, у Эжена было немало! Неужели только борьба? Неужели люди не могут договориться? Ведь добро и разум сильнее зла.

Маркс раз и другой сильно затянулся сигарой, пустил к потолку тугую струю дыма.

— Давайте-ка, друзья, еще разок пристально оглянемся на прошлое вашей великой и истинно революционной страны. И нельзя не отметить — многострадальной. Ни одна страна Европы не проливала у подножий своих тронов столько крови! Итак, еще два слова о вашем милом авантюристе-императоре. Кто из вас помнит статью сорок четвертую конституции Франции? Никто? — Маркс засмеялся с торжеством, в котором, однако, сквозили горечь и, пожалуй, легкое презрение. — Так вот, любезные, осмелюсь вам напомнить вашу конституцию, принятую после бегства «короля-гражданина» Луи-Филиппа. Статья сорок четвертая конституции гласит: «Президентом Французской республики не может быть тот, кто когда-либо потерял французское гражданство». За точность цитаты ручаюсь! Так вот, друзья, ваш бывший президент, а ныне император Луи-Наполеон, не только потерял французское гражданство, не только был добровольным полицейским констеблем в Англии — он был даже натурализованным швейцарцем. Каков пройдоха? А? Вот тут я полностью согласен с дражайшим Прудоном, когда он кричал в лицо так называемым либералам: «Вы болтуны и — ничего больше!» Но это, пожалуй, единственный пункт, по которому я не стал бы спорить с вашим пророком!

Маркс как-то странно и коротко засмеялся, но тут же снова стал серьезен. Многие лондонцы, отойдя от столика казначея, присоединились к группе вокруг Маркса.

— Зачем я все это вам говорю? — спросил, помедлив, Маркс, обводя всех испытующим взглядом. — А лишь затем, любезные мои слушатели, что все сказанное имеет непосредственное отношение и к учению Прудона, и к важнейшему сегодня вопросу: что предпринимать дальше нам, членам Интернационала? Ведь именно для этого съехались мы сюда со всей Европы!.. — Он задумчиво потер ладонью лоб. — Да, еще одно напоминание о пресловутом Баденге! Об этом бессовестном искателе приключений, скрывающем свое пошло-отвратителыше лицо под железной маской мертвого Наполеона!.. И до своего восемнадцатого брюмера, то есть до объявления себя императором в пятьдесят втором году, он не раз пытался вскарабкаться на трон своего покойного дядюшки. При Луи-Филиппе он дважды высаживался на севере Франции, чтобы провозгласить себя императором, но оба раза неудачно. Повторная попытка закончилась для него пожизненным заключением в крепости Гам, откуда ему удалось бежать в как-то раздобытой одежде каменщика Баденге, — отсюда и его прозвище! За шесть лет сидения в знаменитой цитадели он настрочил объемистое сочинение, в коем объявлял себя «другом рабочих и бедных классов» — ни более ни менее! Именно эта книжица обманывала и обманывает столько лет деревенскую французскую бедноту.