Последний дракон

Верн подумал, не надавить ли авторитетом, но, честно говоря, весь могвайско-драконий договор относился скорее к категории равностороннего партнерства, и винить Ваксмена за то, что тот с подозрением отнесся к заданию, он не мог. Такое больше не в его характере. У могвая, разумеется, был его саквояж с сюрпризами, но открывать его без крайней необходимости не доставляло удовольствия. И Ваксмен обозначил грань: дети любого вида. Можно, конечно, поспорить, что этот пацан Моро уже не совсем ребенок, но и не то чтобы взрослый.

– На уступки ты, думаю, тут не пойдешь? – спросил Верн.

– Не-а, – подтвердил Ваксмен, пропуская перо на котелке через пальцы, как поглаживал бы крохотную птичку.

– Лады, прикончу пацана сам, а ты и дальше гладь свою шляпу. Что, кстати, смотрится охренеть как жутко.

– Лучше гладить шляпу, чем убивать детишек, – отозвался Ваксмен, и в его словах таки была доля логики.

На реке Пшик чувствовал себя котом, что пробирается через псарню. Течение тянуло пирогу за остов, но та бежала по ряби, легкая, словно листок, и взрезала поток крошечными прыжками. В любой другой день Пшик наверняка наслаждался бы теплом солнечных лучей на лице и перспективой провести часик со стариком Ваксменом, который никогда не отказывался пропустить пивка под сигарету в тени своего циркового тента; однако сегодня он изнывал от жары и осознания, что драконы умеют плавать, а кругом-то вода.

«Драконы умеют плавать? – думал он. – Видит бог, экая ж несправедливость, и плавать, и летать? Разве у простого парня есть вообще шанс против таких способностей?»

На реке кипела жизнь – ничто, конечно, по сравнению с портом Нового Орлеана, но по меркам прихода Сент-Таммани стоял самый разгар часа пик, и туристические кораблики выходили на дневную смену, по самые планшири груженные народом, которому зудело хоть мельком увидеть легендарное чудовище Хани-Айленда.

«Я б им рассказал, – думал Пшик. – Что чудовище офигеть как реально, вот только квартирует не на Хани-Айленде».

А ведь эти кораблики – его спасение, вдруг сообразил он. Верн выживал затворничеством, наверняка ж дракону совсем не захочется выныривать, когда на реке столько жаждущих камер. Потому Пшик шел зигзагообразным курсом, подбираясь поближе к этим кораблям, мол, такой коренной мальчик-каджун, готовый сверкнуть туристам радужной бедняцкой улыбкой. Путь занял кучу времени, однако Пшик решил, что все равно особо не спешит, а корабли уберегут его от драконьего удара.

«Драконий удар. Представить только, а ведь это реальная штука. Знал бы Чарльз-младший, в штаны бы наделал».

И Пшик не преувеличивал. Чарльз-младший уже однажды наделал в штаны, в седьмом классе, когда к нему подкрался какой-то мудак в клоунской маске. И ходил бы он с обгаженной репутацией по сей день, если бы Ваксмен через Пшика не посоветовал ему забраться на стол в столовке, спустить джинсы и подтвердить слухи о громадном члене. Как и предсказывал Ваксмен, карта с членом запросто бьет карту с труселями.

Нескоро, но в конце концов впереди показался плавучий дом Ваксмена, вздымающийся над рекой, словно часть кипарисового леса, замаскированный весь, кроме круглого тента. Пшик однажды приплыл к Ваксмену, когда у того в бутылке «Джеймсона» оставалось уже ниже этикетки, и кое-что узнал. Во-первых, этот болотный житель не особо жаловал водку, и во-вторых, циркачей он не любил еще больше, чем прозрачный алкоголь.

Старик Ваксмен не углублялся в пояснения, и Пшику оставалось только гадать, на кой же ляд он каждые две недели доставляет к его жилищу по ящику «Абсолюта».

«Для того, кто не любит водку, глушит он ее прилично».

Привязывая пирогу, Пшик вдруг сообразил, что Ваксмен, вероятно, как раз и сможет дать ему совет относительно ситуации с драконом. В городке поговаривали, что Ваксмену почти сотня лет. Видит бог, нельзя прожить на воде так долго и не пронюхать о драконе, живущем вниз по течению.

«Может, у старика Ваксмена в этом его бархатном рукаве заваляется пара козырей».

Пшик выволок ящик «Абсолюта» из лодки и забросил на настил. Ящик звякнул стеклом.

– Ваксмен! – позвал Пшик, громко объявляя о своем прибытии. В байу не принято подкрадываться. Коэффициент оружия на человека тут раз в пять превышал среднестатистическое по стране, а коэффициент выстрелов из собственного оружия был и того больше.

– Это я, ваш Пшик Моро. С ящиком русской алкашки.

– Заноси, мальчик, – донесся из дома голос Ваксмена.

Звучал он не то чтобы обычно. Может, кислота, которая выжгла ему лицо, теперь всосалась и в голосовые связки. Ваксмен разговаривал, как давний блюзовый певец, который шестьдесят лет провел по прокуренным барам и хрипел, как бешеный пес. Пшику нравилось его слушать; сидеть рядом, пока Ваксмен рассказывает о прошлом, о всякой херне, которая творилась, когда у замков были бойницы, а на битву шли с честными топорами. Жуткие истории, но слушать их все равно клево.

– Иду, Ваксмен, – отозвался Пшик и вместо того, чтобы нести синий пластиковый ящик на горбу, поволок его по отполированным за долгие годы доскам.