Последний дракон

Была и колонка с минусами: в долгоиграющих планах по тесному знакомству с инфраструктурой Айвори Конти коса нашла на камень. Такими темпами, чтобы сдвинуть Айвори с насиженного места, надобится божий промысел, а где его, черт дери, взять-то? Спасение от урагана, того, во Флориде, – вот, видимо, и все, что для Хука готов сделать хоть какой-то бог.

«Может, если б я не проткнул папашу колом, как вампира».

Ну да что лить слезы над пролитой кровью. Лучше разобраться со входящими – а потом вплотную заняться Пшиком Моро.

Как только к Хуку вернулось зрение, его неохотно, но выпустили из больницы. Врач увещевал, что констеблю повезло выписаться так быстро, что его сердце выдержало серьезную нагрузку, и что пару месяцев лучше себя поберечь. Правда, на все советы Хук намеревался положить откровенный болт, потому как, волею случая, этим же самым утром в его входящих оказался не кто иной, как Пшик Моро. Ридженс позвонил секретарше прямо из «шева», узнать, есть ли что срочное, и ответом было: «Не особо, констебль». Полдюжины запросов Лори уже перебросила на лайнбекера, которого Хук привел к присяге как своего зама по двадцать баксов за выход. Неплохое вложение, по мнению Хука, и легкий заработок, по мнению студентика, Дьюка МакКласкера, знакомого всем и прозванного «Класкездец» за то, что он устраивал полный звездец любому, кто отказывался от его услуг.

Из общей картины выбивалась только жалоба на шум, которая неделю назад поступила от одного из братьев Бужан, проживающих вниз по реке в переоборудованном вагоне поезда. Может, предположила Лори, Хук припоминает, как кто-то глушил там сомов? Братья очень надеялись, что констебль сделает всем возможным подозреваемым строгий выговор.

«Возможным подозреваемым, – подумал Хук. – Я точно знаю, кто тут действующий чемпион».

Он круто развернул «шев» на парковке бакалейного и устремил радиаторную решетку в сторону реки.

Хук медленно прокатился по переулку Моро. С прошлого раза кое-что изменилось. Ничего не кружилось, а правая рука почти пришла в норму – за исключением плотного бинта, который напоминал о матушкиных компрессионных колготах. Хук мысленно сделал зарубку: надо бы проверить, бывают ли эти бинты каких-то еще цветов, кроме телесного.

Он содрогнулся, но потом заставил себя абстрагироваться от варикозных вен своей матери и сосредоточился на вопросе Пшика Моро.

Это расследование он мог провести двумя способами, и определиться лучше бы заранее, до первого хода.

Было выражение, которым очень уж любил швыряться полковник Фараиджи: «Тише едешь, обезьянку поймаешь», на что Хук часто отвечал: «Пиф-паф, обезьянку прикончишь нах».

Такой ответ неизменно расстраивал полковника, видевшего в Хуке своего падавана.

«Но Ридженс, мой мальчик, что если ты хочешь допросить обезьянку?»

«Тогда выстрелю ей в ногу», – что Хук по-прежнему считал веским аргументом.

Однако сегодня он решил, что лучше воспользоваться подходом «тише едешь». Ридженс так-то ничего не имел против этого подхода и с легкостью мог его провернуть – за исключением одного «но». Или, если точнее, двух.

А именно – его глаз.

Еще цитатка Фараиджи: «Глаза – зеркало души. Но не в твоем случае, сержант. Души я в них не вижу».

Пришлось согласиться. Хук искренне верил, что его душа искоренена, ну, или по крайней мере, утрачена, так что глаза его служили зеркалом бедлама. Если посмотришь в глаза Ридженса Хука, то поймешь, что его религия – это смесь алчности и хаоса.

Хук знал, что выдержать его взгляд сложно. Люди чуяли его нутро – глубокий источник агрессии, безграничную жажду завоеваний.

Констебль мог изобразить усмешку, расслабить напряженные плечи. А вот сделать что-нибудь с глазами – ни хрена.

Поэтому, чтобы скрыть животную кровожадность, он купил пару очков-«вэйфареров».

Эй, ну у Тома Круза же сработало.

Хук постучал сквозь москитную сетку в окно Элоди. Он вполне мог постучать и в дверь, но когда-то обнаружил, что стук в окно чертовски нагонял на людей страху, ведь они автоматически считали стучавшего соглядатаем. А обнаружив шпиона, большинство охватывало одно и то же чувство – вина. Хуку нравилось, когда опрашиваемые испытывают вину. Даже самые непорочные.

Сквозь шторы – задернутые, но поистертые – Хук увидел, как Элоди спит на раскладном диване, зарывшись лицом в подушки, как ее бедро вздымается, словно изгиб волны, и подумал: «Однажды, сынок, однажды».

Но не сегодня.

И тем не менее Хук решил вести себя с ней полегче. Не нужно всецело жечь мосты.

Он постучал снова. Элоди дрогнула, будто ее толкнули, и скатилась с дивана на четвереньки неосознанным, но отработанным движением.

«Вот смотрю и все, мать ее дери, нравится, – подумал Хук. – Знаю, есть женщины получше да подоступнее, но мисс Элоди, конечно, просто отпад».

Внутри дома Элоди поднялась, опираясь на ножку стола и замерла, слегка покачиваясь.

«Спит, чертова баба!» – дошло до Хука, и он постучал в третий раз.

Не прошло и минуты, как у сетчатой двери возникла Элоди. Задерживаться на лишнюю минуту, чтобы набросить халат ей оказалось незачем – мисс Моро так и не сняла больничные шмотки после ночной смены.