Последний дубль Декстера

Вы неответили мне сами а ведь я просил. Вы не прислали мне своей одежды а ведь я писал что мне нужно. Вы уж послушайте что говорю ането это плохо кончится очень плохо. Почему вы невидите тово что ясно как день что нам с вами судба быть вместе? Вы знаете что я вас люблю и что вы меня полюбите когда хоть пару секунд на меня посмотрите. Так знайте что это так и будет и вы меня еще увидите!!!

Следующее письмо оказалось еще более злобным. Оно начиналось с последовательности замысловатых ругательств, наличие которых заставило меня усомниться в качестве системы школьного образования нашей некогда великой страны, а продолжилось перечнем почти не завуалированных угроз:

И зарубите на своем носу что так оно и будет и что ежели вы не хочете меня видеть так я сделаю так чтоб вы МЕНЯ видели и я так зделаю чтоб МЕНЯ увидели. И я не боюс и чего нехорошево зделать только чтоб вы раскрыли свои глаза и посмотрели на меня и тогда сами поймете что мы с вами рождены друг для друга и что это стопудово правда.

С учетом предшествующих писем последнее показалось мне довольно стандартным, до обидного предсказуемым переходом к холодному бешенству, угрозам насилия и прочим признакам душевного расстройства. Я перечитал его дважды, время от времени делая паузы, чтобы мысленно порадоваться образованию, полученному мною от Гарри, – и, как бы невероятно это ни звучало, от средней школы района Майами-Дейд, которая по сравнению с той, где учился у себя в Теннесси Патрик, сразу показалась более чем пристойной. Но, конечно же, не стоило клеймить позором все школы штата Теннесси: я знаю нескольких интеллигентных уроженцев этого штата, и, не сомневаюсь, их в принципе немало.

Я еще раз перечитал последнее письмо.

Коли хочеш играть так вот ладно я тоже поиграю. Хочеш остатся ледяной и врединой очень хорошо потомучто я в эти игры лучше твоего играю и ты еще пожалееш что так решила. Я с тобой поиграю и заставлю посмотреть на меня и увидеть что с тобой будет а потом все у тебя заберу кусок за куском. Все безостатка. Я тебе покажу что ты такая же как все другие девки думающие бутта они невесть что и ты у меня увидиш что выйдет и это будет последнее что ты увидиш и я тебя сука найду и ты пожалееш уж поверь.

Последнее письмо осталось без подписи «преданный друг»; любовь – штука хрупкая, не так ли? Опять-таки, открывшийся мне грубый и невежественный ум разочаровывал. Нет, я не требую, чтобы каждый съехавший с катушек убийца выказывал яркий, недюжинный интеллект, но, право же… Что-то в этой деревенщине, согласитесь, определенно унижало наш славный цех.

Так или иначе, мне стало ясно, что мы имеем дело не с изощренным рассудком, ищущим поэзию в расчленении. Письма писал простой как мычание, прямолинейный, пусть и больной на всю голову убийца. Псих, да, способный на практически любое извращенное насилие, но тонкость и изящество в нем отсутствовали начисто, не говоря уж о творческой жилке, а это в нашем ремесле далеко не последняя штука.

Это разочаровывало; с другой стороны, это означало, что его будет не так трудно уж найти. Достаточно только включить мой могучий мозг и выследить его в берлоге, а тогда…

…а тогда ничего, поскольку даже выслеживать его я пока не мог. Мой могучий мозг оставался наглухо заперт в черепе, а череп покорно следовал за телом, а тело исполняло обязанности телохранителя Джекки. Я не мог красться по лунным тропам в поисках Патрика, наверняка хоронившегося в каком-нибудь примитивном убежище, не мог вытащить его из норы, обмотать изолентой и покончить с ним как положено – просто потому, что эти драгоценные часы я должен был охранять покой Джекки, занимаясь болтовней и ничегонеделанием… ну, возможно, еще темным ромом.