Последний фронтир. Черный Лес

И почему-то верил ей, не чувствовал лжи. Хотел лишь глотнуть ласки, а теперь требовал все больше, не мог напиться. Знал, что не должен просить, но чувствовал – загнется теперь. Не телом, так душой.

– Я теперь не могу туда пойти, понимаешь? Совсем. Не могу… тобой рисковать.

Они продолжили этот разговор позже, когда под утро лежали, обнявшись. Давно прогорел и перестал трещать костер – за ним сегодня никто не следил.

– Мы должны туда пойти.

– Не могу, Лин… Не могу, – и впервые позволил себе открыться. – Я боюсь.

Долго смотрел на тканевый потолок над головой.

– Неужели ты не боишься? Совсем страха нет?

– Страхов вагон, – отозвались тихо. – За всю жизнь не разгрузить.

– Вот видишь…

– Вижу. Только вижу и другое: ты и я – мы пока живы и здоровы. И, значит, должны попробовать – пусть без остальных. Вдвоем.

– Дуреха.

– Ты загнешься здесь, я чувствую. Ты пока силен, но душевно на исходе.

– Теперь со мной ты…

– Это не изменит… ничего не изменит. Мы должны попробовать выйти отсюда вдвоем. Ты знаешь.

Он знал. Знал каждое слово, которое она говорила, чувствовал его и был с ним согласен. И все же не мог решиться.

– Давай выждем три дня. А там решим. Дай мне подумать.

– Три дня…

– Три дня.

– А после пойдем.

Уоррен не ответил. Наверное «пойдем», но как же тяжело, как страшно. Он ни за что и никогда больше не хотел бы рисковать именно ей – Белиндой.

Но что ей сказать: «Давай жить здесь?» Конечно, нет.

– Если мы умрем, Гейл… Они не выживут тоже.

– Значит, мы не должны умереть. Вот и все.

* * *

В Тин-До она искала это состояние. Гонялась за ним, пыталась подловить, делала вид, что вовсе не заинтересована в нем, но всегда, каждую секунду надеялась его поймать.

А поймала здесь, в Черном Лесу. Состояние покоя и безмятежности.

Он сказал «три дня», и она теперь проживала их – каждое мгновенье, как последнее и единственное. Видела копоть на котелке, блестящую росу с утра на провисших боках палатки. С удивительным для нее самой счастьем вдыхала запах отсыревших бревен, принесенных из леса Олафом, с интересом рассматривала, какие у него большие и широкие ногти. На удивление чистые там, где для чистоты нет никаких условий.

И утренняя каша задалась на славу – Белинда колдовала над ней почти полтора часа. Чтобы не привычная «шпаклевка», а настоящее мясное ризотто с приправами, сушеным стеблем порея и укропом.

Мужики облизывали ложки так, что те блестели. Фрэнки и Чен съели по две порции, Олаф утрамбовал в себя три. Попросил на обед такую же – «если, конечно, можно». Белинда радостно улыбнулась.

Командир уже с утра убежал по делам – ему завтрак оставили в закрытой посудине сбоку на жердине, чтобы теплый; Лин собрала у всех миски, отправилась к роднику. Слышала, как развалился на бревне Олаф, сказал, что такая жизнь ему по душе.

Словно почуяв, что придется к месту, выплыло из-за облаков и распустилось солнце.

Когда шумят над головой ветки, когда поют в кронах птицы, а рядом журчит вода, и не подумаешь, что этот лес особенный. Просто лес – сосновый, пахнущий хвоей. И в нем такие же, как и везде муравьи, паучки, гусеницы… Даже дятел где-то стучит.

На дне ручья янтарным ковром лежали листья; стыли в воде пальцы.

Бойда она услышала еще издали – быстро оглянулась, убедилась, что он. А после подумала о том, как это здорово вдруг заволноваться о том, как ты выглядишь. Вспомнить, что у тебя есть абрис лица, прическа, фигура, на которую сейчас кто-то смотрит. И специально, чтобы подразнить, встала на четыре конечности – «к лесу задом», – принялась полоскать в ручье ложки.

Тот, кто пришел, опустился с ней рядом. Сначала смотрел, после принялся поглаживать горячими ладонями ягодицы, затем водить пальцем по промежности. Аккуратно водить, с толком.

Белинда почти моментально вскипела. Уоррен действовал на нее, как зажженная спичка на фитиль: когда тот занялся, уже не остановить. И хорошо, что сегодня она надела эластичные штаны… С нее их стянули тогда, когда ощутили, что готова. А после, тугой и горячий, Бойд вошел внутрь, распер ее в стороны, навалился. И она задвигалась резво и быстро, как будто стараясь убежать, а на деле лишь плотнее насаживаясь на то, чего ей так долго недоставало внутри, – на своего мужчину. Они более не ощущались ей разными людьми, но одним целым.

Белинду словно включили. Включили как человека, как женщину, и теперь она каждую секунду желала быть ей – женщиной.

Если бы он не дотянулся до ее промежности рукой и не начал нежно ласкать ее пальцами, то закончил бы первым, но тут, совершенно очарованная напором вкупе с нежными поглаживаниями, взорвалась Лин. Да так, что Бойду снова пришлось зажимать ей рот. А после она вялая и размякшая, пыталась распластаться прямо на земле у ручья.

– Эй, они сюда в любой момент придут! – шипел Уоррен.

– Дай мне полежать, – смеялась та, кто теперь походил на кусок талого мармелада.

– Давай полежим не здесь…

И ее куда-то понесли. Донесли до маленькой поляны, уложили на траву, и Лин долго смотрела на видневшееся над головой небо – голубоватое с белыми облаками. Шумели от ветра листья лип, качались из стороны в сторону негибкие стволы.