Последний год жизни Пушкина

Но материальный провал выявился не сразу, а вот сражения с цензурой начались сразу же, вместе с подготовкой первого номера. Читатель услышит отзвук отчаянных усилий Пушкина убедить или перехитрить цензоров в переписке его с Д. В. Давыдовым, П. А. Вяземским и во многих других документах, хронологически разбросанных во всех главах нашего сборника. Здесь скажем лишь несколько слов об этом. Пушкин заранее знал: все самое лучшее, что он опубликует в «Современнике», будет наталкиваться на сопротивление цензуры. Однако началось с того, что ее бдительность удалось обмануть. Первая книжка открылась своего рода эпиграфом — стихотворением «Пир Петра Первого»[6]. Иначе Пушкин просто не мог начать журнал — он должен был напомнить о декабристах, ведь мы знаем, что эта боль не утихала в его сердце. Повод представился подходящий: Николай I «ознаменовал» 10-летний юбилей восстания издевательски куцей амнистией (тем, кто получил 15 лет каторги, срок был снижен до 13). Вот поэтому-то Пушкин почти что «в лоб» напоминал самодержцу о его великом пращуре, который

…с подданным мирится;

Виноватому винуОтпуская, веселится;Кружку пенит с ним одну;

И в чело его целует,Светел сердцем и лицом;

И прощенье торжествуетКак победу над врагом.

Долгое время считалось, что Пушкин просил лишь о дальнейшей амнистии декабристам. На самом деле, как показали последние исследования (Г. П. Макогоненко), мысль поэта глубже: он призывает царя задуматься над тем, чего добивались

деятели 14 декабря для России, вернуть их и вместе с ними («с подданным мирится») думать о будущем страны. Впрочем, есть в «Пире Петра Первого» и другой, очевидный смысл: способный на великодушие царь-преобразователь Петр I отважно противопоставлялся жалкому и мстительному Николаю I. Как бы то ни было, «Пир Петра Первого» проскользнул почти без осложнений, если не считать мелких придирок, от которых удалось отбиться. С другими материалами оказалось куда сложнее…

Цензором «Современника» первоначально был назначен один из шести членов Петербургского цензурного комитета Александр Лукич Крылов. Шеф комитета князь М. А. Дондуков-Корсаков, несомненно, дал Крылову строжайшие инструкции насчет пушкинского журнала, но внешне, как убедится читатель по его письмам, был сама любезность, проявляя словесную готовность тотчас же устранить малейшие недоразумения. У Пушкина не могло быть никаких иллюзий насчет истинного отношения к нему председателя комитета, поскольку поэт хорошо знал: за спиною Дондукова-Корсакова стоит министр просвещения С. С. Уваров, смертельный враг Пушкина. Да и всем известная, ходившая в списках эпиграмма Пушкина («В академии наук заседает князь Дундук» и т. д.), намекавшая на сомнительные с нравственных позиций связи Дондукова с Уваровым, ко времени цензурования «Современника», должно быть, достигла ушей князя[7]. Так что борьба Пушкина с цензурой проходила в невероятно сложных условиях. Некоторые произведения — для Пушкина важнейшие — не пропущены были вовсе: статья самого поэта «Александр Радищев»; записка «О древней и новой России» Н. М. Карамзина; стихотворение Ф. И. Тютчева «Два демона»; очерк А. А. Фукс «Поездка из Казани в Нижний Новгород»…

Из документов вы поймете, как убийственно изуродованы были военно-исторические статьи Д. В. Давыдова и парижские письма А. И. Тургенева. Написанные человеком приметливым, остроумным и достаточно осведомленным, эти письма (они получили общее название в журнале: «Париж. Хроника русского») справедливо показались Пушкину находкой для журнала. Это был, как говорили в пушкинском кругу, «кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего». 19 января, когда разрешение «Современника» стало фактом, Вяземский написал Тургеневу в Париж, приглашая к сотрудничеству с Пушкиным (№ 22). Но все было гладко лишь на бумаге, а про цензурные «овраги» Пушкин с Вяземским в первый момент как-то не подумали — дела-то иноземные! Между тем «Хроника русского» едва ли не больше всех других материалов первой книжки «Современника» напугала цензора.