Последний год

Николай сдвинул брови к переносице:

— Как? На моем поезде пьяный машинист?

— Помощник машиниста, ваше величество, он поезд не ведет, его обязанность следить за топкой, и ему…

— Александр Иванович! — прервал его царь. — Как можно? Это же мой поезд! Если здесь дошло до такого безобразия, как можно требовать порядка на железных дорогах? Вы понимаете это? Что же это делается в России?

Спиридович молчал, проклиная себя за то, что сказал правду о причине опоздания отправки поезда.

— Ваше величество, это входит в круг моих обязанностей, и я могу заверить вас — уже идет строжайшее расследование этого безобразного случая.

Царь ударил кулаком по столу, лицо его мгновенно побагровело:

— Отправьте мерзавца в солдаты! Проследите, чтобы его послали в пекло! Пусть почувствует, что он пропил!

Они долго молчали. Николай все не мог успокоиться — то мучительное, неподвластное, что, казалось ему, осталось в Петрограде, вдруг настигло его в поезде…

— Где Воейков? — вдруг спросил царь.

— В свитском вагоне, ваше величество.

— Пригласите его ко мне… Спиридович понял — царь захотел выпить…

Воейков не заставил себя ждать. Когда он вошел, адъютант царя уже ставил на стол графинчик и обожаемый монархом розовый балык.

— Присаживайтесь, Владимир Николаевич, перекусим на сон грядущий… — Николай торопливо наполнил рюмки, рука у него дрожала, и в свою рюмку он перелил, рассмеялся: — Себе — от душевной щедрости. За что же мы выпьем? Давайте за наш полк. За гвардию!

Они выпили. Воейков перебрал в уме все свои дела, которые он давно готовил, ожидая вот такого случая.

— Как настроение, Владимир Николаевич?

— Настроения нет, ваше величество, есть только работа, и ее невпроворот, — улыбнулся Воейков.

Они молчали, занявшись балыком. Воейков решил приступить к делу.

— Ваше величество, в Екатеринославе при смерти вице-губернатор, — с беглой печалью сообщил он.

— Ваш родственник? — настороженно спросил царь, который уже знал, что последует дальше — не впервой ему воейковские хитрости.

— Да нет, ваше величество, но у меня есть на примете весьма стоящий человек на эту должность.

— Подождите, пока вице-губернатор умрет, — рассерженно сказал царь и встал — Пора спать, завтра рано вставать.

Воейков ушел, про себя чертыхаясь: как это он не разглядел, что царь в плохом настроении? И ему еще жалко было, что остался несъеденным балык — он тоже любил его…

В это же заполуночное время жандармский капитан Гримай-лов дождался наконец возможности доложить генералу Глобачеву об итогах приема царем рабочих. Капитан был очень точным исполнителем и, помня приказ генерала сделать этот доклад, каждый день записывался на прием к нему, но у того все не было времени его принять. И вот уже за полночь ему позвонил адъютант генерала — можно прийти. То, что генерал принимал его так поздно, Гримайлова не удивляло, последнее время все охранное отделение работало до поздней ночи…

— Что у вас? — не отрываясь от бумаг, спросил Глобачев.

— Доклад по приему рабочих государем…

— Что? Что? Я не понял…

— Вы мне в свое время приказали подготовить доклад… Глобачев поднял серое от усталости лицо и уставился на капитана злыми глазами:

— Вы считаете это чрезвычайно важным?

— Был ваш приказ, ваше превосходительство, доложить вам лично не позже пятнадцатого, — ответил капитан, невольно подтянувшись.

Глобачев оглядел свой заваленный бумагами стол, точно приглашая сделать это и капитана. Потом снова уставился на него:

— Вы имеете полностью речь в Думе социал-демократа Чхенкели?

— В нашем отделе должна быть, — ответил Гримайлов, уже понимая, что никакого доклада о приеме царем рабочих не будет и что он зря потратил время на его подготовку.

— Я спрашиваю у вас, капитан, не о том, что должно быть, а о том, что есть. Вы сами читали речь Чхенкели?

— Не читал, ваше превосходительство, я был занят подготовкой доклада, очень много собралось материалов, нужно было…

— Раньше, капитан, я не обнаруживал у вас отсутствия сообразительности, — перебил его генерал тихо и даже вкрадчиво, чего в охранке боялись больше крика. — Вы нашли нужным возиться с прошлогодним снегом и освободить себя от своих прямых обязанностей? Так я должен вас понимать?

— Совершенно очевидно, ваше превосходительство, я допустил ошибку, — четко выговорил капитан, зная, что Глобачеву в таких ситуациях перечить нельзя.

Но в своей ошибке, как я понял, вы считаете виновным меня? Вы же заявили, что выполняли мой приказ.

— Я обязан был сам разобраться, что в данный момент важнее и…

— И не выполнять мой приказ?

— И своевременно снестись с вами по поводу необходимости его выполнения…

Глобачев повернулся в кресле всем телом и, помолчав, сказал: