Последний Лель

В этот же вечер и Сенька, и Прохор молчали, лежа на нарах, у прочих же разговор не ладился и приходил к концу, каждый ворочал слова, словно большие колеса из кузницы катил, круглые, тяжелые, окающие, не скоро их изо рта выпихнешь языком, но только Иван Палыч пожелал храпевшему Пенкину спокойного сна, который ни «да» ни «нет» на это пожелание ему не ответил, Сенька вдруг прямо к Иван Палычу в ноги, сел у него в ногах и кричит:

— Иван Палыч, немцу островушному — ша!

— Подожди ты орать, а то связать прикажу! — говорит ему Иван Палыч, со всего размаху толкая его в бок кулаком.

— Постой, Иван Палыч, — кричит расходившийся Сенька, — давай мне веревку подлиннее… я ему докажу!..

— Да что ты, спятил, что ли?.. Вешаться, что ли, хочешь? — смеется уже веселым, заливистым смехом Иван Палыч. — На глазах у смерти вешается кто же, заливушное брюхо?..

— Нет-нет, Иван Палыч, я бы за бутылку бы, да что — за глоточек один, сейчас его искоренил без остатку…

— Это кого же, черта, что ли?

— Нет, Иван Палыч, островушного немца искореню…

Иван Палыч поднялся на локтях, глядит на Сеньку: что у него, клепки, что ли, из головы выпали? Так не похоже — Сенька как Сенька, глаза только так и горят как уголья и руки на коленях трясутся…

— Ты что это, Сенька, мелево мелешь, ложись сию же минуту, а то назад руки скручу и шомполом по сидячему месту…

— Иван Палыч, — тихо говорит Сенька, — послушайте вы меня, дурака, ведь дурак, да не очень, семь лет управлял большим перевозом, ты это только пойми…

— Да это мы всё понимаем; ты ведь не на Волге сейчас, а на Двине, тут, брат, несь не бабы полощут белье — он те так полоснет!

— Вода, Иван Палыч, по всему свету по одному закону бежит…

— А… это верно, — говорит Пенкин спросонья, повернувшись к Сеньке лицом и полой протирая глаза…

— Знамо дело, что верно, — торопливо подхватил Сенька…

— Ты, Иван Палыч, послушай Сеньку, он ведь ба-альшой кесарь, да командиру доложь, может быть, толк какой будет…

— Ну, бреши, Прохор Акимыч…

— В нужде, Иван Палыч, человек в два раза умнее…

— Ну, так и быть, рассказывай, Сенька!

Мы все приподнялись с нар, закурили, приготовились все заранее вдосталь от новой Сенькиной выдумки посмеяться, а Сенька только всего и сказал:

— Надо мне, Иван Палыч, для всего дела веревку подольше, пороху побольше, ночь потемнее да артиллериста поумнее… Вот, и больше ничего не скажу…

Лег на нары и только потом, когда все угомонились, он опять тихонько подошел к Ивану Палычу и прошептал ему на ухо:

— Вы спите, Иван Палыч?

— Нет, не сплю, решаю твою задачу, — говорит ему миролюбиво фельдфебель…

— Все равно не решите…

— Почему? Что же, у меня, по-твоему, ума твоего меньше?..

— Да нет, ума-то у вас больше, да я самого главного не сказал, что еще для этого нужно…

— Ну, а что еще, Семен Семеныч? — приподнялся Иван Палыч и воспаленными глазами посмотрел в воспаленные Сенькины хитрые глаза…

— Усё узнаете, скоро захвораете!..

— Слушай, Семен Семеныч, коли наладишь такое дело, так ведь я не знаю какую награду получишь… Скажи, Семен Семеныч, что еще надобно?..

— Ин ладно, давай полтинник, скажу…

— Дам, собачий сын, говори!..

— Дашь?

— Дам!..

— Дашь?

— Дам, ей-богу же, завтра дам и за заливухой пущу…

— Ну тогда, Иван Палыч, хорошенько слушай.

— Ну, — пригнулся к Сенькину уху Иван Палыч.

— Нужна еще для этого дела — кошка…

— Ну, это уж ты врешь, Сенька, какую там тебе тут, на позиции, кошку, тут и котенка-то не достанешь…

— Вот теперь и подумай, а к завтрему с вас полтинник… дозвольте!..

— Выкусишь!

Иван Палыч повернулся на другой бок и скоро захрапел, а Сенька долго еще сидел на нарах ножка на ножку и о чем-то очень упористо думал…

* * *

На другой день, когда рассвело и косой лучик нас на ноги поднял, Иван Палыч никакого полтинника Сеньке, конечно, не отдал, а только поднял Сеньку на смех.

— Кошка кошке розь, — сказал Пенкин Иван Палычу, — одна кошка мышей ловит, другая кошка ведро достает…

— А ведь и в самом деле, Прохор Акимыч, — говорит, приподнявши брови, Иван Палыч… — А? Что ты тут скажешь?..

— Ну, вот то-то и дело, у Сенькиной кошки железные ножки…

— Доганулся, Сенька, знаю. Получай полтинник!..

В это время пришла смена из Акулькиной дырки, из наблюдательного против плавучки, куда время от времени Иван Палыч, чтоб не было очень заметно, что он своих однодеревенцев бережет, назначал кого-нибудь из чертухинцев. Смотрим мы, лица у Голубков сильно помяты, губы трясутся, бороды скомканы и словно заворочены в рот…

— Что, Голубки? — спрашивает Иван Палыч, ничего еще не подозревая.

— Одного Голубка ястреб склевал, перушек даже не оставил…

Мы перекрестились. История эта стала знакомая: шли неосторожно с поста, подшумели, немец с этого чертова поплавка услыхал и из миномета мину пустил. Говори — вечная память!..

Иван Палыч не нашелся даже что и сказать, снял только фуражку и крест на лоб положил.

— Разнесло?..

— Искали-искали, лоскутинки нету нигде: схоронил, только креста не поставил!

— Ну, Иван Палыч, на твой полтинник назад, — отрубил Сенька, соскочивши с места как кошка, — пойдем к командиру…