Последний министр. Книга 2

— Да никакая, господа, — сам спросил и сам ответил Чхеидзе. — Я ему воздаю всю правду, этому самому правительству, всю правду: оно знает свое дело, оно его ведет, и недаром еще Лассаль сказал: «Реакционеры — не краснобаи». Эти люди, господа, не краснобаи, а вы во что бы то ни стало, хотите им навязать такие задачи, которых они не признают. Вы хотите, чтобы правительство обслуживало общегосударственные интересы, вы хотите, чтобы народные интересы оно ставило близко к сердцу. Но это, господа, совершенно не его задача. Неужели этого нельзя понять, что никакой обороны, никакого внешнего врага оно не признает, решительно никаких народных благ не преследует. Оно защищает свою собственную шкуру.

Господа, это же ясно, и пока оно будет существовать, это самое правительство, вы будете находиться в том же самом положении и ничто вас не спасет. Ведь это ясно — меня удивляет это самое упорство. Я уверен и тем более удивлен, что каждый из вас не хуже меня знает такое положение. Вы сами с гораздо большим авторитетом, с большими доводами вышли на эту трибуну сегодня и доказали, что с этим правительством разговаривать нельзя, что с этим правительством страна будет находиться в таком положении. Почему же? Потому, господа, что интересы страны, интересы народа и интересы этого правительства абсолютно противоположны, диаметрально противоположны — это два полюса, господа: пока оно будет существовать, народ будет страдать. Отсюда надо сделать соответствующий вывод, надо сказать, ни о каком покаянии, ни о каком компромиссе, ни о каких соглашениях, ни о каких лозунгах с этим правительством нельзя вести переговоры.

Вот какой из этого надо сделать вывод, но вы этого вывода не делаете, а упираетесь на смену одних членов правительства другими членами и полагаете, что этому чему-то приведёт. Но как вы успели убедиться, от перемены мест слагаемых сумма не меняется — на это отчетливо указывает министерская чехарда.

Возьмите, например, этот самый продовольственный вопрос. Господа, как же это можно продовольственный вопрос не только в широком смысле, а в смысле черного хлеба поставить на рельсы и более или менее удовлетворительно разрешить, когда население не смеет какую-нибудь ячейку организовать для того, чтобы урегулировать этот вопрос как-нибудь, чтобы знать, есть ли этот хлеб или нет его, скрывают ли его, продают ли дороже, привозится он или увозится куда-нибудь; даже об этом не смеет этот самый обыватель рассуждать и не смеет в этом отношении никаких шагов предпринимать. Какое же решение продовольственного вопроса, господа, возможно, насколько оно возможно при таких условиях?

Следовательно, я повторяю, нужно сделать ясный и определенный вывод: что борьба, которая в скором времени могла бы нас привести к упразднению этого правительства и этой системы, которая существует, и к созданию такого положения страны, когда народ самодеятельно будет разрешать при помощи своих сил этот вопрос, — это единственный исход. Вы этой катастрофы, которая является результатом не только политики власти, но и вашей политики, — и это вы должны признать — вы этой катастрофы не избегнете, господа, если народ в свои руки не возьмет этой власти. Это единственный исход, если только у нас есть вообще какой-нибудь исход из того положения, в котором мы теперь находимся. Народ этот на пути к своей самодеятельности может смести это правительство, он может убрать его с своего пути.

Так вот, я и говорю: когда эти люди выступят с оружием, когда прольют кровь уже здесь, внутри страны, а не там, на фронте, то вы вашими резолюциями ничего с такими людьми не поделаете. Я заявляю, господа, что улица вот-вот заговорит. Единственное, что остается теперь в наших силах, единственное средство — дать этой улице русло, здоровое русло, идя по которому и организуясь, ей дана была бы возможность иметь то самое правительство, которое ей нужно.