Последний орк

Розальба отдала приказ сколотить небольшие плоты и нагрузить их склянками с духами, по дюжине на каждый, чтобы поджечь биваки орков на южном берегу Догона. Одновременно она раздала оставшиеся флаконы с духами всем шестерым всадникам; седьмой была она сама. У каждого из них должно было быть около десятка склянок, факел и длинное знамя, пропитанное воспламеняющейся жидкостью. План был прост: устроить вылазку через малый подъемный мост и с помощью духов, знамен, факелов и ветра поджечь все, до чего они могли добраться, но самое главное — лодки орков. Потом они должны были уничтожить деревянный мост, чтобы прекратить сообщение между двумя берегами Догона — вернее, между находившимися на них отрядами орков, отрезав их друг от друга. Тем временем нагруженные склянками с духами и подожженные плоты должны были достичь противоположного берега, подгоняемые ветром к зарослям тростника, и, если повезет, зажечь их. На плоты решили погрузить пропитанные духами вязанки дров и в центре поместить полные флаконы, сняв с них затычки из сургуча.

Роби объяснила, что у них нет другого выбора. Атаковать нужно этой ночью.

Завтра город падет. Они не смогут противостоять катапультам.

Они не смогут остановить десятки лодок. Не смогут задержать орков, когда те начнут взбираться на городские стены.

Завтра город падет, если они не атакуют этой ночью. Они могут выжить. Они выживут, если ее план удастся.

Они победят — ради Далигара. Ради детей, которые заснули этой ночью с мыслью, что завтра у них будет новый день.

Они победят, сражаясь вместо тех, кто бросил город, как старую тряпку. Они победят. Город выстоит и будет жить. И они будут жить вместе с ним.

Все лица были обращены в ее сторону: не только всадники, но и остальные горожане, стражники и даже церемониймейстер не отрывали от нее взгляда. Роби поняла, что нужно продолжать говорить. Сначала она повторила все, что говорили победоносные воины в их спектаклях на берегу моря. Что в грядущие времена всякий раз, как какая-нибудь земля будет окружена армией неслыханной силы и невиданного зверства, люди будут вспоминать о них, собравшись вокруг костров, и мужество будет вновь возрождаться от рассказов о защитниках Далигара, мчавшихся сквозь эту ветреную ночь.

Они победят.

Пусть каждый помнит, что вера с ними. Или в них? Нет, лучше, что вера с ними. Пусть не слишком ясно, зато хорошо звучит. Уж если на их стороне вообще никого нет, то пусть хоть вера примкнет к их рядам. Розальба задумалась, стоит ли пояснять, в кого или во что должна быть эта вера, но решила, что, о чем бы она ни говорила, лучше не вдаваться в подробности и не останавливаться на каких-то, быть может, спорных деталях.

Потом она перестала повторять заученные наизусть фразы и сама нашла нужные слова. Когда на них нахлынет страх, а он обязательно нахлынет, пусть каждый вспомнит лица дорогих ему людей, тех, за кого он сражается.

Сама Роби ни на мгновение не переставала думать о своей дочери.

Задолго до рассвета они уже были готовы. Перед тем как сесть на коня, Роби захотелось еще раз пойти поцеловать Эрброу. Это мог быть последний поцелуй. Она долго размышляла, но потом все же отказалась от этой идеи. Слишком велик был риск, что она потеряет мужество. Она вновь повторила себе, что ее дети будут жить. И она, и Эрброу переживут эту кошмарную ночь, и у них еще будет достаточно времени на объятия — вся жизнь.

Роби задалась вопросом, не повредит ли ей сейчас скачка галопом, и осознала, что у нее под сердцем был не кто иной, как ребенок Йорша. Словно последний из эльфов все еще был рядом с ней. Она — наследница Ардуина, во чреве которой был наследник эльфов, — она не могла не победить. «Я сражаюсь, чтобы побеждать» — так вот что значили эти слова! Кто уверен в победе, тот сражается без страха, а кто сражается без страха, непременно побеждает. Видение, четкое и ясное, снова возникло у нее перед глазами. Король улыбнулся ей.

Роби вскочила на коня, и из груди ее вырвался яростный крик:

— Я сражаюсь тем, что есть, и только для того, чтобы побеждать!

Омраченные лица ее убогой армии просветлели.

Никто не рассмеялся.

Роби попыталась вспомнить, что еще говорили древние королевы из придуманных Йоршем пьес и что могло бы звучать получше, чем: «Я сражаюсь тем, что есть, и только для того, чтобы побеждать».

— Я не более чем хрупкая женщина… — с трудом вспомнила она; никогда это не звучало так правдиво, как теперь. — Но у меня… но я… — Черт побери, что же там было Дальше? — Но у меня желудок короля…

Нет, все-таки не желудок. Что же они говорили? Она не слишком разбиралась в том, что касалось внутренностей, это Йорш был экспертом в анатомии, как, впрочем, и во всем остальном. Что же это был за орган, в котором, по мнению менестрелей, находилось мужество?

Ее слова понравились людям, хоть были и не совсем подходящими. Королева осмеливалась шутить. Это поразило всех, словно внезапный звук рога, и воодушевило даже лучше, чем девиз Ардуина.

— Я не более чем хрупкая женщина, но у меня легкие короля… — сделала она еще одну попытку.

— Да-а-а-а-а! — заорала толпа.