Последний поход

Он указал в угол камбуза, где на полу были расставлены несколько раскрытых мешков с землей, из которых слабо тянулись жухлые побеги бледно-зеленой ботвы.

— Она же не садовод. Хватит делать из нее девку-чернавку. Может, семена скопытились, лет-то сколько прошло.

— Ага. Еще скажи, что колорадский жук все поел. А кто мицелий[17]в Пионерске только так культивировал?

— Ну, то грибы. Много ли им надо? Грунт, влага и темнота. Сами вырастут. Да там и ферма целая была с оборудованием, и девчонок сколько, вспомни. Как пчелы гудели сутками напролет. Дозрел урожай — высушили или замариновали. Делов-то.

— Грибы, грибы, грибы. Кругом грибы, макароны по-флотски да рыба. Скоро чешуя с хвостом отрастут. От них уже кожа на языке слазит, а изгаляться с вариациями сил давно нет. Доморощенное все, кустарное.

— Что делать, не бухти. Я бы тоже от нормального мяса с пивча- рой сейчас не отказался. Или от палки колбаски сырокопченой. Но вариантов иных-то нет, хоть все сусеки перетряси, — заметил на брюзжание соседа Паштет. — А картофле света просто мало и удобрений. Да и где их взять? Электричество ведь не солнце.

— М-м-м, колбаса, — отрываясь от готовки, мечтательно протянул Треска. — Или головку сыра. С нынешней плесенью нажористо бы пошло. И что? Короткий вкусовой оргазм, а потом опять мучайся? Не, не трави душу, чувак.

За стеллажом с кухонной утварью булькнул небольшой самогонный аппарат, собранный парочкой еще в Пионерске, в котором уже некоторое время поспевала брага из сушеной морской капусты и пресловутых грибов с фермы. Рецепт они придумали через несколько лет после войны, когда запасы нормальной выпивки подошли к концу. Многие на борту догадывались о существовании агрегата, но закрывали глаза. В конце концов, праздники у моряков тоже еще были. Хоть и последние. Да и помянуть кого становилось необходимым все чаще.

После того как Лера чуть не разломала все метлой, ее, ненавидевшую из-за дебоширившего по пьянке Батона алкогольное зелье, к этому сокровищу не подпускали на пушечный выстрел.

— Работай-работай, отрада моя, — нежно проворковал Треска и ласково, словно ребенка, похлопал по боку пузатый прозрачный пятидесятилитровый бидон, в котором, пузырясь, поднималась пена. — Трудись.

— Зато ее нашли.

— Ой, милота. Еще бы, — возвращаясь к плите и покручивая сковородку, чтобы по дну равномерно растекся нагретый китовый жир, фыркнул Треска. — Батон за нее всю Антарктику бы перевернул. Пф, дочку себе выдумал.

— А я бы радовался, — изменившимся голосом ответил Паштет, ставя термос на стол.

— О чем это ты толкуешь, чувак?

— Всяко не помирать одному. Всегда здорово, когда у тебя кто-то есть. А она хорошая. Хоть и упрямая, — просто сказал повар. — Посмотри на нас. Разве это жизнь? Говно это. Давно уже хуже зверей. И лучше уже никогда не станет, конечная. Поэтому все хорошо, что хорошо кончается. Каждый заслуживает кусочек счастья.

— Угу. Распекает ее сейчас Тарас, небось. Прикинь, угробила целый огнемет! Это ж сколько горючки, мать ее. Уйма! И ведь новолазоревские санки у америкосов стырила, лиса, а?

— И чего ей на той базе понадобилось? — отвлекшись от своей игрушки, поддакнул Паштет. — Духи фрицев искать? Ледышки обмерзшие. И ведь сунулась, не побоялась.

— Совсем съехала по Азату. Еще священник этот ей, видать, мозги как следует крутит, блин. Одно слово — баба, — возясь с толченой приправой из красной банки в белый горошек, цыкнул зубом новоиспеченный кок. — Что там в черепушке делается, поди ра…

В этот момент верхняя часть термоса со щелчком подалась вверх и откинулась в сторону.

— Екэлэмэнэ!?

— Смотри! — обрадовался Паштет.

— Етить… Я из-за тебя зелень просыпал.

— Открылся! — Паштет наклонился к емкости и настороженно принюхался. — Странно.

— Что там? — помешивая заправленную рыбу, как можно более безразлично спросил Треска, которому, конечно же, было до смерти интересно. Но он скорее съел бы свою ушанку, чем признался в этом приятелю.

— Вот, — Паштет поставил на стол миску и сыпанул в нее содержимое термоса.

— Хрен знает, что это такое, чувак, — разочаровался Треска.

— Бобы? — предположил нагнувшийся над посудой Паштет. — Сушеные.

— Гадость какая-то, — оценил толстяк. — Слей в толчок.

— И не пахнет. Может, концентрат?

— Сам и жри.

— По-братски. Ты чего? — отвернулся от плиты Паштет. — Интересно, что это. Не хочешь полярного пайка треснуть? Вот тебе и разнообразие. Они ведь на нем столько лет сидели. Это ж, можно сказать, профессиональный интерес. Трофей!

— Не знаю, — с сомнением проворчал Треска, переворачивая на сковородке шипящие в масле быстро румянящиеся ломти. — Я ем то, в чем уверен или что приготовил сам.

— Как знаешь. А я попробую.

Хотя вываленная на тарелку бурая суховатая масса из крупиц размером с недозрелый горох не выглядела особенно аппетитно, Паштет вооружился вилкой, подцепил одну и осторожно положил в рот.

— И, — скривившись, Треска ждал реакции приятеля. — Гадость, э?

— Похоже на сухари, — разжевывая, размышлял вслух напарник. — Или чипсы, только старые. На вкус как крахмал.