Последний полет

– Тогда за мной.

Дунсан повел ее через крытые загоны, через зал, пол которого был усеян соломой, в южную часть владений грифонов – туда, где находились больные или обессилевшие от старости птицы. Когда-то здесь же содержали и птенцов, но гнезда для них были затянуты толстой белой паутиной.

– Клык у нас самый старый, – сказал Дунсан, остановившись у какой-то маленькой деревянной дверцы.

Иссейя заглянула в узкое, прорубленное в двери окошко: просторный загон, на полу поилка и гнездо из соломы и прутьев; рядом с гнездом куски сырого мяса, а дальше – выход на широкий выступ скалы, залитый солнечным светом.

И на этом уступе лежал, распластав крылья, очень старый грифон. Его лапы, кончик истрепанного хвоста, перья вокруг клюва и затылок были совершенно белыми, а на крыльях виднелись проплешины.

Когда Иссейя открыла дверь, Клык, очевидно окончательно лишившийся слуха, даже не пошевелился и удивленно заверещал, когда она, приблизившись, легонько дотронулась до него. Белесые глаза навряд ли различали очертания гостьи, а о полетах давно уже и речи не могло быть.

Но не только преклонный возраст лишил грифона здоровья и сил. Вокруг ноздрей и в уголках клюва Иссейя заметила засохшую кровь. Сердце зверя билось с пугающей быстротой, дышал он медленно и шумно, а каждый выдох напоминал чихание.

Мех на внутренней части его лап выпал, и кожа там вздулась мокрыми волдырями, потому что Клык беспрестанно ее вылизывал. И когда Иссейя наклонилась, чтобы рассмотреть эти волдыри, она увидела пурпурные пятна.

У грифона была точно такая же кожа, как и у нее. Птицу изнутри разъедала скверна… Но как такое вообще возможно?

– Как же тебя угораздило? – пробормотала Иссейя, но Клык ее не услышал.

Незаметно от Дунсана, маячившего в дверях, она взяла по капле крови из своего пальца и лапы Клыка. Навряд ли в душе этого одряхлевшего старика бушует столь же непримиримый гнев, что заставляет драться тех двоих, но проверить все равно стоит.

Иссейя коснулась Тени, по нитям магии и крови проскользнула в сознание Клыка… и нырнула в беснующееся море ненависти и отвращения. Да, грифон был слишком немощен, но разрывающие его сознание эмоции не оставляли никаких сомнений: будь у него возможность, он убил бы и Стражей, и грифонов, и в конце концов самого себя – всех, в ком слышал эхо той неведомой, чужеродной болезни, что разъедала его мышцы и кости.

Иссейя в ужасе отшатнулась. Что же это?.. Она не проводила Клыка через Посвящение, он не пил крови Архидемона – и все же ни в одном обращенном грифоне не встречала она такой ярости, что пылала в сознании старой птицы. Объяснение этому было только одно: магия, которую она использовала при Посвящении, повлияла на всех грифонов. И пусть сознание Клыка отличалось от сознания обращенных птиц, Иссейя не могла не узнать творение рук своих. Так берескарн отличается от гарлока, который его заразил, но оба суть одно и то же…

Как же это случилось? Да, она каждый раз заставляла грифонов поверить, что скверна в их крови – не более чем болезнь; они кашляли и чихали… но ведь это была не настоящая болезнь! Лишь маленький фокус, чтобы они не сопротивлялись обращению.

Или нет?

Она ведь почти ничего не знает о магии крови. Калиен едва успел преподать ей азы, когда она провела через Посвящение своего первого грифона. Но разве Калиен знал намного больше? Вдруг вышло так, что, внушая грифонам мысль о болезни, она действительно создала эту болезнь?

Магия крови – это запрещенное искусство, и те немногие, кто занимается им, действуют наугад, на свой страх и риск. Как и Иссейя. Когда она решила изменить ритуал Посвящения с помощью магии крови, она зашла слишком далеко. Глупо было уповать на то, что эта дерзость сойдет ей с рук.

И все же необходимо убедиться. Иссейя осторожно поднялась на ноги, начисто вытерла руки от крови и тихо вышла в коридор, где ее ждал Дунсан.

– Этот грифон участвовал в битве при Старкхэвене? Или Айсли?

– Нет. – Смотритель помотал головой. – Он ведь еще до того, как Андорал пробудился, слепнуть начал. Потому за весь Мор ни в одной битве и не был. Чудо, что он вообще до сих пор не помер от старости.

Иссейя печально кивнула:

– Он всегда так и жил – в полном одиночестве?

– Поначалу, как первые раненые грифоны тут стали появляться, мы их всех вместе кормили. Но Клык ведь уже почти слепой был, мог невзначай кого-нибудь задеть, а тем это не нравилось. Они к тому же чихали, а такому старику много ли надо? Хоть Первый Страж и говорил, что пустяки это, мы Клыка все равно отдельно закрыли – от греха подальше. Он уже несколько лет в этой каморке живет.

– Сколько именно?

Дунсан наморщил лоб:

– Так, это до Старкхэвена еще было, значит… он у нас года с двадцать первого один-одинешенек, может, с начала двадцать второго.

Два-три года. Иссейя с трудом продиралась сквозь туман мыслей. Если Дунсан все верно помнит, то, получается, Клык пробыл среди грифонов всего пару дней, а первые признаки болезни у него проявились лишь спустя несколько лет… Что-то не сходится.