Последний полет орла

Парижане были объяты страхом: англичане и пруссаки занимают заставы, завтра они начнут врываться в дома! Ко всем лавкам выстраивались очереди, люди запасались съестным, чтобы не выходить из дому целую неделю; окна закрывали ставнями, двери баррикадировали. В это время Ротшильд, Штейнберг и Розенталь пропадали на Бирже: на следующий же день после заключения перемирия пятипроцентные государственные облигации взлетели вверх, за них давали уже не пятьдесят пять с половиной, а шестьдесят шесть франков, и то ли еще будет! Якоб вел счетные книги и узнавал новости для Ротшильда. Оказывается, согласие союзников на перемирие обошлось в три миллиона, которые им передал от имени Фуше банкир Уврар. Интересно, вернут ли ему потом эти деньги? Наполеон у него взял пятьдесят миллионов, а расписки не дал, Уврар ездил за ней аж в Ватерлоо, но так и не получил, – плакали его денежки! Временное правительство обратилось в Банк Франции с просьбой выплатить жалованье армии, чтобы она могла уйти в Лонжюмо, долгов накопилось на два миллиона. Лаффит покрыл эту сумму из собственных денег, чтобы не залезать в карман государства. Пруссаки наверняка потребуют новую контрибуцию, правительство (каким бы оно ни было) прибегнет к займу – надо быть начеку… Ротшильд говорил, что скоро пошлет Якоба в Антверпен с его голубями, – как только всё утрясется и можно будет путешествовать без опаски. Все четыре птенца из первого выводка уже встали на крыло, Глуглу и Перышко вновь по очереди высиживали яйца, да и Генерала с Гризеттой Якоб недавно застиг друг на друге – значит, ехать придется с молодняком, не подвели бы! Им нужно еще не меньше двух месяцев, чтобы стать хорошими летунами. Он возвращался из конторы к своим милым птицам – и к мадам Клеман…

Они сидели за столом друг против друга. Якоб конфузился: прежде он всегда обедал один и не задумывался о том, как выглядит со стороны, во Франкфурте его было некому обучить изящным манерам. Он совсем не знал, как себя держать, да еще этот фрак, пошитый впрок, «на случай», и надетый им сегодня впервые, чтобы произвести впечатление на ганноверцев… Мадам Клеман посматривала на него украдкой оценивающим взглядом опытной женщины, хотя и молодой – вряд ли она была старше двадцати трех лет, – и Якоб терялся совершенно. Он чувствовал, что плохо играет свою роль, она наверняка догадалась, что никакой он не месье Бопре, а юный Шёнефельд с Юденгассе. Однако в ее взгляде не читалось ни насмешки, ни презрения – должно быть, сегодняшнее происшествие повысило акции Якоба сразу на десяток пунктов.

– Откуда вы приехали в Париж, месье Бопре? Верно, с востока?

– Д-да…

– Боже мой! Представляю, как вы волнуетесь о ваших родственниках! У вас ведь есть семья?

– Да, матушка… и сестры.

– Они должны гордиться таким братом, как вы.

Якоб покраснел от смущения. Он был совсем не искушен в общении с дамами. За столом он смотрел, каким ножом пользуется его соседка, и старался ей подражать, а уж чтобы вести при этом светскую беседу… Он даже не знал, должен ли предложить ей вина? А если она согласится, то что надо сделать – встать, подойти к ней и наполнить бокал? Или протянуть руку через стол?

– Я, наверное, кажусь вам неотесанным… Это и в самом деле так, – добавил он в ответ на ее «что вы, что вы». – Хочу, чтобы вы знали, мадам Клеман: если я веду себя не так, как принято в том обществе, к какому вы привыкли, то это не от грубости, а по незнанию. Я был бы вам очень признателен, если бы вы руководили мною…

– Ну конечно, – она накрыла его руку своей. – Милый месье Жак, я научу вас всему.

Якобу стало жарко. В ее словах, вернее, в том, как она их произнесла, ему почудилось обещание чего-то большего, чем уроки этикета. Неужели?.. Он был наслышан о легкомыслии француженок и о том, что узы Гименея для них не кандалы. Красива ли мадам Клеман? Он посмотрел на мелкие темные кудряшки, рассыпавшиеся вокруг лба, на затейливый «китайский» пучок, перетянутый атласной лентой, перевел взгляд на полные яркие губы, затем на полусферы в вырезе светлого платья и смутился окончательно. В любовных делах у него не было совершенно никакого опыта. Наверное, она и это поняла…