Последний путь под венец

– Судя по интонации, она сказала еще не все, что хотела, – заметила Круглова, кое-что понимающая в дикторских начитках. – Просто запись оборвалась.

– Там памяти всего на 15 секунд звучания, – объяснила я, думая о другом.

Чтобы включить запись, надо нажать на правую заднюю лапку собачки. Новый текст автоматически стирает предыдущий и воспроизводится при нажатии на левую песью лапку. Скорее всего, игрушка лежала на полу, и эта женщина, бормоча ругательства, сама не заметила, как наступила на нее. Ей не до этого было, она что-то искала и уже почти отчаялась найти…

– Так, значит, это был не он! – сказала Ирка, опередив мои мысли на шаг. – Не рыжий мальчик. Квартиру громила какая-то баба!

– Дело ясное, что дело темное! – выразила общее мнение Настя Круглова.

И тут же встрепенулась:

– А хотите, девочки, я вам на кофейной гуще погадаю? Вдруг это поможет?

– А вдруг нет?

Я вздохнула, присела и пошла на корточках, собирая с пола разбросанные игрушки.

– Правильно, сделаем уборку в этом свинарнике! – Ирка подхватила и вырубила натужно гудящего Пана Солонинку. – Может, между делом найдем под завалами и то, что искала та баба!

– Найди то, не знаю, что! – фыркнула я, не разделяя подружкиного оптимизма.

Зато я в полной мере разделяла ее жгучее любопытство.

Катька посмотрела на небо – голубенькое и мелкое, как фаянсовое блюдечко.

По блюдечку жиденьким творожком расползлись облака, и Катька с сожалением вспомнила: а молоко-то скисло! Вадик с вечера забыл поставить бутылку в холодильник, и к утру оно, конечно же, скисло. А почему бы ему было не скиснуть? Погоды, как сказали бы в девятнадцатом веке, чудные стоят! Инда взопрело все!

Ночью было плюс двадцать пять, инда взопреешь, в самом деле… Косой солнечный луч поскользнулся на полированной завитушке мраморного постамента и взбрыкнул, угодив Катьке прямо в глаз.

– Премного благодарствуем, Ваше Императорское Величие! – пробормотала Катька, без должного почтения кивнув своей тезке.

Императрица Екатерина Какая-то – Катька забыла ее порядковый номер – равнодушно смотрела поверх голов одинаковых, словно игрушечные солдатики, молодых голубых елей на высокое крыльцо Законодательного Собрания.

Катька в сотый раз порадовалась тому, что всю дорогу от работы до дома с удовольствием идет по красивейшим местам краевого центра. По некрасивейшим она ходила бы безо всякого удовольствия. Качественным дорожным покрытием могла похвастать только главная улица города, а у Катьки на ногах были двенадцатисантиметровые каблуки, – Катька считала, что у нее короткие ноги.

– Зато их у тебя две! – успокаивал ее любящий сын. – А этим не каждый может похвастаться!

В подтверждение своих слов Вадик потрясал пухлым томиком Стивенсона: на книжной обложке был нарисован одноногий пират, заметно уступавший Катьке как по количеству нижних конечностей, так и по их длине.

Нормальные у Катьки были ноги, никакие не короткие. Это ей мать когда-то внушила, что она не суперпупермодель.

Мать всегда была пессимисткой. Моменты, когда она скрепя сердце соглашалась с оптимисткой Катериной, что «жизнь хороша, и жить хорошо», были редкими и приходились на пик романтической увлеченности очередным «идеальным мужчиной». Катькин личный опыт утверждал, что таковых в природе просто не существует, с чем она в свои тридцать лет мирилась с легкостью – как с перманентным безденежьем, например. А мать ни с чем таким мириться не хотела. Без устали проклиная несовершенство мира и свою собственную в нем злую долю, она и в пятьдесят не прекратила деятельных поисков своего Единственного и Неповторимого. Что и говорить, пессимизм у матери был своеобразный. Деятельный такой пессимизм, редкое явление природы.

Катька усмехнулась, и какая-то бабулька-огородница, притулившаяся на парапете подземного перехода с нехитрым товаром, посмотрела на нее с надеждой. Катька притормозила и с прищуром взглянула на бледно-зеленые восковые перцы, которые можно было бы потушить с капустой и луком, и получилось бы вкусное блюдо, ничем не хуже пшенной каши, которую она думала сварить на ужин, пока не вспомнила, что молоко-то, черт его побери совсем, скисло.

– Помидорчики, перцы, морква – все свеженькое, только с грядки, покупай, красавица! – заискивающе сказала бабка.

Она так и сказала: «морква», и за одно это смешное слово, а вовсе не за то, что ее назвали красавицей, Катька скупила бы весь бабкин фураж мелким оптом. Но в кошельке застенчиво мялась последняя десятка, а в доме не было не только молока, но и хлеба.

Не сказать, что Катька с Вадиком к этому не привыкли. Привыкли! Катькиной зарплаты детсадовского психолога мало на что хватало, а финансовой помощи им ждать было неоткуда. Родни, кроме матери, у них не имелось, а мать и сама в миллионерши и олигархини до сих пор не вышла, хоть и старалась изо всех своих женских сил. Собственно, эти ее старания почти все материны заработки и съедали. Катька отвела жадный взгляд от морквы и перцев и заторопилась в переход.