Последний Рюрикович

— Не речь ни единой живой душе ни письменно, ни изустно о великой тайне своего рождения и не упоминать никогда ни в каких разговорах имени своего родителя в два раза более годов, нежели тех, что я уже прожил на белом свете.

— Это сколь же будет? — не понял Ивашка.

— Ну, еще шишнадцать, — пояснил Синеус обычным голосом и легонько щелкнул мальчика по затылку. — Не перебивай, а повторяй далее. — И он вновь возвысил свой хрипловатый голос, который был уже глас. — И буде я, не сумев запереть свои уста печатью молчания, открою сию тайну ранее наложенного на меня срока, да не узреть мне вовек райского блаженства и гореть навечно в геенне огненной. Именем матушки своей…

Тут старик замешкался на секунду и вновь обычным голосом шепнул Ивашке:

— Как бишь ее величали?

— Марфа Петровна, — тоже шепотом ответил Ивашка и вновь принялся звонко повторять за Синеусом:

— …Марфы Петровны, мир праху ее, и дяди моего Иоанна Петровича, безвременно погибшего от рук злых татар, защищая сестру свою и плод, клянусь в нерушимости обета, даденного мной по доброй воле и без принуждения.

— Дедуня, — передохнув немного и отойдя от того торжественного настроения, кое было в нем в момент клятвы, нерешительно переспросил мальчик, — а какой такой плод дядя мой защищал? Яблоки, что ли?

— Дурачок, — усмехнулся Синеус. — Тебя. Ты ведь тогда еще не народился на свет божий. Сам ведь сказывал. Значит, был о ту пору плодом в чреве матушки своей.

— В чреве? — озадаченно спросил Ивашка.

— Ну, в животе, стало быть. Оттуда все и появляются на свет божий.

— Ага, — дошло наконец до мальчика, но вскоре он опять вопросительно поднял глаза на Синеуса.

— Ну что еще?

— А в животе я откуда взялся?

— Ну, завелся там.

— А Митрич раз сказывал, что в погребе у лекаря мыши завелись. Они как, тоже из живота?

— Да ну тебя, — отмахнулся Синеус. — Лучше слушай меня внимательно. Как мыслишь, почто я тебя сюда взял?

— Чтоб тайну открыть. — Мальчик нащупал на груди перстень, веревочку с которым сразу после клятвы надел на себя, проникнувшись важностью и ценностью отцовского подарка. — Отца-батюшки имя. И клятву взять страшную, — подумав, добавил он.

— Не токмо. Чую я, что вскорости лекарь за тобой приедет. Заберет он тебя отсель, а куда — не ведаю. Бойся его, Ивашка. Виду не подавай, что опаска у тебя к нему есть, но страшись безмерно. Злой и страшный се человек.

— Так вы меня не отдавайте ему, — взмолился Ивашка. — А я отслужу. Я что хошь, я не в тягость буду.

— Эх ты, — Синеус погладил мальчика по голове, взъерошив детские волосенки. — Годков бы мне скинуть десятка два — оно, знамо дело, нешто отдал бы? А сейчас я старик вовсе. Нетути силушки той, вся ушла, закатилась, да в черный угол завалилась.

— Какой черный угол?

— Да это я так, к слову, — махнул старик рукой. — Оно, конечно, я еще потягаюсь с ним. Запросто так он тебя не возьмет. Но коль увидишь ты, что осилил он меня, не мешкая беги к болоту на сей островок. Для того я и показал тебе дорожку сюда, чтоб в трясине не сгинул по пути. Особливо у берега помни, что вправо брать надо.

— А вы как же? А Дмитрий?

— Я что ж, мое дело такое — стариковское. Не седни-завтра в могилу — един путь. А приятеля свово брать сюда не удумай. Помнишь чучело?

Ивашка хмыкнул недовольно:

— Нешто его забудешь.

— То-то. А у Мити душонка-то послабже будет. Вскочит оно, скакнет он с тропки узкой, тут-то ему и смерть придет. А одному тебе его не спасти, токмо сам погибнешь. А то и еще хуже — падучая случится с перепугу. Она как раз любит такие штуки. И опять-таки смерть. Ни в коем разе с собой брать его нельзя, — повторил Синеус взволнованно. — Касаемо же лекаря царева — слушай и запоминай. Нужна ему жизнь твоя, а вот почто — не ведаю. А все из-за сходства твоего треклятого с Димитрием. Вот в чем причина. И что лекарь сей ни станет тебе советовать — накрепко запомни — всегда думай, какая такая выгода из этого им может быть извлечена. Ибо без корысти он и шагу не сделает. Нет в нем души христианской, даром что крест православный носит. Заместо сердца — кусок льда у него в груди, да что там льда, тот хоть растопить можно, а у него там каменюка бесчувственная. И ведает, и ищет во всем он единую корысть и выгоду.

— Это деньги? — на всякий случай уточнил Ивашка.

— Корысть не токмо в деньгах, она и во власти великой имеется, коя большим искусом для самых святых непорочных сердец бывает. И готовы люди за нее душу дьяволу продать в одночасье, дабы хоть немного насладиться ею.

— Я запомню, дедуня. Ты не боись. Слово в слово, как ты наказывал, — заверил Синеуса несколько смущенный его неожиданной горячностью Ивашка.

— Ну, ин ладно, — поостыв, молвил старик. — Остатнее, что есть, в дороге обскажу. Вдругоряд, коли время будет, сходим еще раз, а сейчас уж больно опасно. Ночь сплошная, даже светать не начало. А ты иди за мной след в след и повторяй слова мои.

— Как клятву? — снова переспросил Ивашка.

— Вот-вот. Как ее, — кивнул Синеус, и всю обратную дорогу Ивашка, идя вслед за стариком, послушно затверживал все, что тот ему говорил.