Последний самурай

Я подошел к двери и позвонил. Минуту подождал Отсчитал еще минуту, отсчитал две. Постучался и опять отсчитал минуту. Если не откроет, я уйду. Если и дальше стучать и звонить, он рассердится. Прошло две минуты. Я повернулся и зашагал по ступенькам.

На третьем этаже открылось окно.

Минутку, я сейчас спущусь, крикнул он.

Я вернулся к двери.

Прошла пара минут, и дверь открылась.

Что вам угодно? спросил он.

Волосы у него темные, с проседью; лоб исчерчен глубокими морщинами; в бровях седые волоски, а глаза большие и светлые, немножко похож на ночного зверя. Голос довольно высокий и тихий.

Чем могу быть полезен? спросил он.

Я услышал себя: Я за конвертом для «Христианской помощи».

Я его что-то не вижу, ответил он, не оглянувшись. И вообще-то, мы не христиане.

Это ничего, сказал я. Я и сам еврейский атеист.

Ладно, я тогда спрошу, сказал он, уже улыбаясь. Если ты еврейский атеист, зачем собираешь деньги для «Христианской помощи»?

Меня мама заставляет, сказал я.

Но если ты еврей, у тебя же и мама должна быть еврейка? сказал он.

Она еврейка, сказал я. Поэтому не разрешает мне красть у еврейских благотворителей.

Сработало как часы. Он беспомощно рассмеялся. Сказал: Может, тебе в «Помощь комиков»[96] податься?

Я сказал: Вы считаете, красный нос — это смешно? Да-да, я в курсе, смеются, только когда больно.

Он сказал: Почему у меня такое впечатление, что ты не за христианской помощью пришел?

Я сказал: Я хотел автограф, но нельзя же так сразу, с порога.

Он сказал: Автограф? Ты серьезно? Тебе сколько лет?

Я сказал: А что, у вас автографы только 15+?

Он сказал: Ну, найдутся люди, которым мое имя все равно что грязное ругательство, но нет. Только ты немножко маленький. Или это тоже разводка такая? Ты его потом загонишь?

Я сказал: А что, много дадут?

И он ответил весьма уверенно: Пожалуй, тебе придется чуток подождать.

Я сказал: Ну и ничего. Я книжку принес.

И снял рюкзак.

Он сказал: Первое издание?

Я сказал: Вряд ли. Мягкая обложка.

Он сказал: Тогда много не дадут.

Я сказал: Значит, придется себе оставить.

Он сказал: Похоже, что так. Заходи, я тебе подпишу.

Я пошел за ним по коридору в кухню на задах. Он спросил, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал апельсиновый сок.

Он налил два, один дал мне. Я протянул ему книгу.

Он сказал:

Каждый раз так странно, когда они к тебе возвращаются. Как детей в мир отсылать — неизвестно, где в итоге окажутся. Вот, погляди. Третий тираж, 1986. 1986! Могла по миру поездить. Какой-нибудь поистаскавшийся хиппи взял с собой в Катманду; отдал приятелю, который уехал в Австралию; какой-нибудь турист прикупил в аэропорту, а потом сел на круизный лайнер и поплыл в Антарктиду. Что тебе написать?

Я похолодел. Можно было сказать: Людо, с любовью от отца. Через десять секунд в кухне не появится ни единого нового предмета, и однако все изменится.

Он держал ручку, и все это ему было не внове.

Пальцы, которые были то здесь, то там, держали ручку. Губы чуть-чуть надуты. Голубая рубашка, коричневые вельветовые брюки.

Он спросил: Как тебя зовут?

Дэвид.

Дэвиду, с наилучшими пожеланиями — нормально? спросил он.

Я кивнул.

Он что-то накорябал в книжке и протянул мне.

Мне показалось, что меня сейчас стошнит.

Он что-то спросил про школу.

Я сказал, что не хожу в школу.

Он спросил про это.

Я что-то сказал про это.

Он еще что-то сказал. Он был любезен. В волосах много седины; во время Попурри она вряд ли была.

Я сказал: А можно посмотреть, где вы работаете?

Он сказал: Конечно. Как будто удивился и обрадовался.

Я пошел за ним на верхний этаж. Дом другой, но Попурри они сыграли в его кабинете, какие-то книжки и вещи, наверное, по-прежнему у него. Не знаю, зачем мне надо было посмотреть, но мне надо было.

У него под кабинет был целый верхний этаж. Он показал мне свой компьютер. Сказал, что раньше там стояло много игр, но пришлось их снести, потому что он спускал на них много времени. Одарил меня обаятельной мальчишеской улыбкой. Показал мне свою базу данных по разным странам. Показал картотечные ящики с карточками разных книг.

На полке я увидел 10 книг автора, чью журнальную статью дала мне Сибилла. Я подошел и взял одну с полки. С автографом. Я сказал:

Они все с автографами?

Он сказал:

Я преданный поклонник.

Он сказал:

По-моему, он один из величайших англоязычных писателей столетия.

Я сдержал истерический смех. Я сказал:

Моя мать говорит, я смогу оценить его по достоинству, когда подрасту.

Он сказал:

А другие книжки тебе нравятся?

Я хотел было спросить:

Другие?

Я сказал:

На английском?

Он сказал:

На любом.

Я сказал:

Мне нравится «Путешествие на „Кон-Тики“».

Он сказал:

Возразить нечего.

Я сказал, что люблю «Амундсен и Скотт», и «Копи царя Соломона», и всего Дюма, и еще «Дурное семя»[97], и «Собаку Баскервиллей», и мне нравится «Имя розы», но итальянский сложноват.

Я сказал:

Я ужасно люблю Мэлори. Мне нравится «Одиссея». Я читал «Илиаду», но очень давно, слишком маленький был и не мог оценить по достоинству. Сейчас читаю «Сагу о Ньяле». У меня любимая сцена, где они ходят по землянкам, просят помощи, а Скарпхедин всех оскорбляет.