Последний сейм Речи Посполитой

- Мне что постное, что скоромное, все равно, лишь бы с бургундской подливкой.

- А мне подай своих куропаток. Я не держусь предрассудков, - решил Заремба.

- Да не забудь селедку и водочки! - напомнил Качановский.

Хозяин справился быстро, но, когда они принялись есть, не переставал жужжать у них над ушами.

- Соус к щуке по рецепту кухмистера его светлости, английского...

- Потому-то воняет лягушачьей икрой, - попробовал осадить его капитан.

- А куропатки из Подлясья! Что за душок-то! Натерты имбирем.

- Так ступай, сударь, слопай сам черта лысого в шафране и не мешай нам! - обрушился на него Гласко и повернулся к Качановскому, который уписывал за троих и пил за десятерых.

- Помни, сударь, меру. По такой жаре еще в дороге карачун схватит.

Качановский рассмеялся над этим предостережением, выпил до дна все, что было на столе, и выбежал в зал, где увидал каких-то знакомых.

- Через полчаса будет уже знаком со всеми.

- Такой общительный? Счастливый характер.

- Увидите, какие принесет новости. Он у любого из-под сердца выудит всякий секрет, хотя бы секрет доверен под какой угодно клятвой. Сорвиголова как будто бы, гуляка, бездельник, а в то же время умеет глядеть в оба и видеть за три версты вперед. Очень я его уважаю.

- Ясинский хвалит его, только советует быть с ним поосторожнее.

- Чего он стоит, спросите, сударь, Дзялынского, - проговорил шепотом Гласко, наклоняясь над столом. - На Онуфриевской ярмарке, в Бердичеве, за одну неделю сыпнул в нашу казну больше пяти тысяч дукатов. Так забавлял публику шуточками, смехом да рюмкой, что еще шляхта его на руках носила. А если у кого не было при себе денег, должен был давать натурой. Целый склад набрал кож, холста, свинца, не считая изрядного табуна лошадей. Командир не может нахвалиться. И у женщин тоже пользуется успехом...

- Кажется, однако, умеет иногда выкинуть фортель...

- Иной раз сам не могу прийти в себя от удивления. Интересно, какой он фокус устроит Ожаровскому?

- Выветрится у него этот курятник из головы. Разве время сейчас для таких фокусов!

- Дал слово, и я уверен, что что-нибудь смастерит. Находчивости у него не занимать стать.

Заремба отвечал все более и более кратко, занятый разглядыванием публики, благо, через раскрытую дверь была видна целая анфилада заполненных гостями комнат. Несколько депутатов сейма сидели вдали, занятые негромким разговором. Гласко назвал их фамилии, прибавив презрительно:

- Те, что всегда голосуют с большинством... В Париже таких называют "болотом", - пояснил он, наполняя рюмки.

- А что слышно в сейме?

- Все то же: каплуна делят, - он оглянулся на красные кунтуши депутатов. - Ноги ему уж отрезали, крылья обкорнали, грудинку обглодали, остался только огузок, а лакомкам все мало, - протягивают лапу за тем, что осталось...

- Позарились на легкое. Дальше не пойдет им так гладко.

- А кто же им помешает. Посмотрите-ка, сударь, что творится в оторванных воеводствах: балы, ассамблеи, торжественные приемы вскладчину губернаторам, благодарственные адреса. Ведь вот в Житомире после присяги новой государыне шляхта пировала на балах целую неделю! В Познани Меллендорфу пришлось влезть в долги за напитки, столько народу съехалось выражать верноподданнические чувства. В других местах то же самое. А тут, в Гродно, в сейме продают уже отчизну в розницу, на фунты, живым весом. Если б не вера в успех наших планов, так я б себе пулю в лоб пустил, - угрюмо бормотал он.

Заремба молчал, охваченный тоской, которой не могло разогнать даже вино. Время от времени оба заглядывали друг другу в глаза, до самого дна озабоченных душ, и пили рюмку за рюмкой, как бы для того, чтобы забыться.

Кругом звенели бокалы, шумели веселые голоса и шли такие горячие споры, что стены дрожали. Все комнаты были уже переполнены до краев, а новые гости все прибывали и прибывали.

Мешались друг с другом в толпе, как горох с капустой, воеводские кунтуши, фраки, чамары, синие куртки военного покроя, холщовые дорожные плащи, духовные рясы, кой-где даже мещанские полукафтанья, засаленные и потертые, так как публика была всякого разбора; все ели, пили и говорили громкими голосами. В конце концов не хватало уже столов и стульев, гости толпились в проходах, отталкиваемые с места на место, так как то и дело кто-нибудь протискивался или просто вертелся в толпе: какой-нибудь сборщик подаяний бренчал кружкой; седой еврей-фактор в бархатной ермолке и атласном кафтане, опоясанном красным шарфом; официанты, разносившие кушанья и напитки; длинноволосый богомолец с кривым посохом и подвешенной на бечевке тыквой, обвешанный медяшками, потертыми о гроб господень, продавал сувениры из раковин, сочиняя при этом всякие небылицы; венгерец, расхваливающий ломаным языком свою помаду, масла и чубуки; наконец, собаки, путавшиеся под ногами, начинали грызться и визжать; возникал какой-нибудь спор, или какой-нибудь сердитый шляхтич стучал кулаком по столу, так что звенела посуда...

Вдруг из общего зала донесся такой взрыв смеха, что Гласко поднял голову.