Последний сейм Речи Посполитой

— Случалось, что в Варшаве они выкрадывали солдат прямо из казармы, — хитро подсказывал Заремба. — В транспорте, говорят, было человек сто. Это лакомый кусок для вербовщиков и сулил бы им немалую награду. Прусский король никогда не жалел расходов на солдат, — хитроумно сочинял Заремба, отводя подозрение в другую сторону.

— А может быть, и о Качановском придумали, чтобы замести след? — попробовал было защищать капитана епископ. — Выехав из Гродно вместе с конвойными офицерами в одной компании, опоил всех в Мерече, а во время нападения куда-то исчез.

— Свое получит, если его изловят, — холодно заметил Заремба, глядя епископу в глаза.

— И поделом. Сколько ни получит, все будет мало. По его вине опять будет отложен уход русских войск, — проговорил епископ притворно опечаленным тоном. — Сиверс будет прикрываться необходимостью упрочения в стране безопасности и спокойствия. Вбил ты мне, однако, клин в голову этими прусскими вербовщиками! Что ты еще знаешь по этому поводу?

— Что и Бухгольц не чужд этой интриги, — продолжал Заремба беззастенчиво выдумывать. — Говорят, что за последнее время громче зазвенели в Гродно прусские талеры.

— Вот это уж чистые сплетни. Прусский король не найдет себе у нас пособников, даже если распустит скупой свой кошель, — возмущался епископ, стараясь развязать его язык в этом направлении.

— Уже называют даже их имена... Кто-то пустил по городу список...

— Низкая клевета, как и многое другое. Хотел бы я знать фамилии этих Катонов, поносящих достойнейшие имена в своих подлых пасквилях, — посмотрел он выжидающе на Зарембу. — Много бы я дал за это. Не представляю себе, кто бы это мог быть?

— Право, я в глаза не видал еще никого из пишущих, — отпирался Заремба самым искренним тоном.

— Наверное, какой-нибудь брехун из коллонтаевской кузницы, — быстро успокоился епископ и, протягивая Зарембе руку для поцелуя, спросил дружеским тоном: — Когда же я увижу тебя в моей канцелярии? Не очень что-то торопишься приняться за работу. Больше тебе нравится кутить с молодежью, заводить любовные интриги, в картишки играть. Что? Рассказывал мне Воина, как ты тут повесничаешь! — засмеялся он, грозя пальцем.

Заремба пообещал через несколько дней быть в его распоряжении и удалился, дав себе торжественную клятву никогда в жизни больше не переступать порога его дворца. Сам же отправился дальше бродить по местам всяких сборищ, забав, кутежей, по компаниям картежников и вообще повсюду, где только рассчитывал услышать о Мерече, — так терзало его беспокойство о судьбе Качановского, Кацпера и отряда отбитых солдат. Повсюду можно было видеть и слышать его, к удивлению всех, знавших его возвышенный, строгий образ мыслей и горячий патриотизм. Оппозиционеры, с которыми он встречался иногда у Зелинского или у вдовы-подкоморши, не скупились на осуждения, находя неподобающим его разгульный образ жизни.

— Кто водится с отбросами, того свиньи слопают, — рубнул с плеча Краснодембский.

— С кем поведешься, таким и станешь! — досказал его мысль Скаржинский, с отеческой серьезностью предостерегая его от компании модных, франтовски одетых бездельников.

Не имея возможности раскрыть причину, он поблагодарил их за совет, не обещая, впрочем, исправиться, и продолжал толкаться по всем клубам гродненского света, с возрастающим нетерпением ожидая возвращения Кацпера или какого-нибудь известия о нем.

Однажды, после тяжелой внутренней борьбы, он навестил кастеляна. В гостиной застал только Тереню и Марцина. Поручик сидел посреди гостиной верхом на стуле, вытянув вперед руки, на которых висели желтые шелковые нитки, сматываемые Тереней в клубок.

— Смотрите, вспомнили о нас! — упрекнула она его с первых же слов. — Не оправдывайся, мы знаем, как ты занят по балам и ассамблеям, знаем!

— Мало тебе, Тереня, одного поручика в гарнизоне? Каждый ищет, где ему лучше. Ты здесь не плакала обо мне?

— Зато кто-то другой льет горькие слезы, если не видит тебя каждый день, — тараторила она, наматывая нитки с большой ловкостью. — Все дамы рассказывают друг дружке по секрету о твоих любовных делах, приключениях и победах! Марцин, по рукам получишь, — пригрозила она Закржевскому за какой-то совершенно невинный жест.

Явился камергер в сопровождении неразлучного Кубуся с лекарствами, кучей пледов и печальных жалоб, но поздоровался с Зарембой с демонстративным радушием. Вскоре явилась и кастелянша, более печальная, чем всегда, еще более тихая и задумчивая, созерцательно устремленная в нездешние миры, а за нею — белой тенью испанец, пугающий своим бледным, как бумага, лицом, бездонно черными глазами и всем своим иконописным обликом. Совсем уже под вечер, когда прислуга зажигала канделябры, явилась наконец и Иза. Заремба едва не вскрикнул от удивления, такой странно изменившейся она ему показалась. Она ступала, окутанная полной меланхолии печальной улыбкой, в длинном темном платье, со взглядом монашенки в минуты блаженных видений, такая красивая, величественно благородная и влекущая, что взгляды всех склонились перед ней в безмолвном восторге.