Последний сейм Речи Посполитой

— Этого они не сделают, — у них не хватит кворума для голосования. Может с нами случиться нечто худшее. Это если какой-нибудь Подгорский, а то и сам граф Анквич объявят нас в сейме цареубийцами и потребуют суда...

— Где же доказательства? Где хоть малейшая тень правды? — заметил встревожено Гославский.

— В случае нужды Бухгольц подтвердит это под присягой. Что для пруссаков ложная присяга? Мало ли у них в этом опыта? Разве не готовы они на всякую подлость?

— Дело до этого не дойдет. Сегодня штыки добьются от сейма всякого решения, какое только потребуется Бухгольцу, — заметил печально Цемневский.

За окном послышался звон гуслей и слезливый голос старика нищего:

Ах ты, Потоцкий, воеводский сыне,

Продал ты Польшу и всю Украину...

Все присутствующие стали прислушиваться к словам песни, когда вошел Прозор.

— Слыхали? — заговорил он еще с порога. — У доминиканского монастыря заставили папского нунция вернуться, так как у него не было пропуска. Скандал, сам Сиверс поехал к нему извиняться.

— Ворон ворону глаз не выклюет! — проговорил вполголоса Шидловский.

— На чем же вы, господа, порешили? — спросил Прозор.

— Программа обычная: оппонировать, мешать и не допускать утверждения полномочий.

— А если большинство поставит на своем и трактат с Пруссией будет утвержден?

После непродолжительного молчания встал Микорский и проговорил:

— Мы будем оппонировать по каждому вопросу, лишь бы затянуть сейм как можно дольше.

— И оттянуть решение о сокращении армии хотя бы до нового года, — прибавил Шидловский.

— Наше спасение я вижу только в том, чтобы переждать правление Екатерины. Другого пути спасения я не знаю. Если нам удастся переждать его — Польша будет спасена, — заявил Микорский.

Прозор, оставшись наедине с Зелинским, спросил его по секрету:

— Заремба уверял меня, что не все оппозиционеры принадлежат к заговору...

— Всего только пять человек. Не все верят в успех восстания...

Оба поехали в замок и, несмотря на то, что улицы были пустынны, вынуждены были ехать медленно, так как почти на каждом шагу приходилось предъявлять пропуска.

Прозор едва сдерживал возмущение.

— Господи, чтобы чужой солдат повелевал над нами! — стонал он, сжимая кулаки.

На пороге вестибюля стоял генерал Раутенфельд, а его адъютанты тщательно проверяли билеты каждого входящего... Все помещение сейма, кулуары, кабинеты, гауптвахта, коридоры и хоры были заняты гренадерами с примкнутыми на ружьях штыками.

Безоружные польские солдаты слонялись из угла в угол, разнося только письма и пакеты. Закржевский, несший в этот день караул, пил с Войной за столом, на котором расставляли холодные блюда, и громко отпускал злобные замечания по адресу «союзников».

В вестибюле, несмотря на значительное количество людей, царила гнетущая тишина. Депутаты перешептывались. Между ними вертелся Фризе, раздавая какие-то записочки, иногда заглядывал Бокамп и скрывался за дверью канцелярии сейма.

Оппозиционеры проходили прямо в палату, сопровождаемые рядом злобных взглядов и улыбок.

— Представь себе, вот этот долговязый верзила, — говорил Закржевский, указывая на какого-то офицерика, вытянувшегося в струнку у окна, — месяц тому назад был выпорот за кражу и пьянство, а сейчас, посмотри, блистает уже адъютантскими аксельбантами.

— Потише, сейчас не время для скандалов! — осек его Прозор, здороваясь с ним.

Марцин, очевидно несколько подвыпивший, прошептал с жаром и упрямством:

— Я не выдержу долго этого позора... Я солдат... Не потерплю, солдаты пойдут за мной...

Но смолк под строгим взглядом Прозора, которого Воина отвел в сторону, чтобы сказать ему:

— Сказки о заговоре сочинил Анквич. Я это знаю наверное.

— Добросовестно зарабатывает свой позор! — шепнул в ответ ему с жаром Прозор.

Било четыре на замковых часах — час начала заседания.

Депутатские скамьи быстро заполнились, сенаторы заняли свои кресла вблизи трона. Тышкевич сел за председательским столом, секретари и писцы уже были на своих местах. Сейм был уже в полном сборе, когда вдруг двери с шумом захлопнулись и у порогов появились гренадеры, не выпуская никого из зала. Это неслыханное насилие глубоко возмутило всех. Поднялся ропот и протесты даже со стороны наиболее трусливых.

Кто-то из оппозиционеров попробовал было выйти, но штыки так энергично преградили ему дорогу, что он едва успел увернуться от удара. Офицеры на хорах загоготали насмешливым хохотом.

Председатель объявил о выходе короля. Все встали. В зале смолкло.

Вошел король, как всегда, в сопровождении юнкеров со шпагами наголо. Но за ним по пятам вошел генерал Раутенфельд и уселся в кресле рядом с троном.

У всех отнялся язык, все смотрели друг на друга, затаив дыхание и думая: неужели этот чужеземный солдафон, рассевшийся подле трона, — не призрак? Но нет, он сидел с грозным выражением на каменном лице и холодным взглядом обводил окружающих.

Громкий крик протеста вырвался из груди оппозиционеров. Одновременно и сторонники Пруссии стали шумно требовать открытия заседания и начала обсуждения.

Но зычный голос Шидловского перекричал всех: