Последний сейм Речи Посполитой

Огромный зал закружился у него в глазах, все смешалось в один вихрь — и огни, и красная обивка, и люди, и блестящие зеркала, и во главе хоровода белый Довиньи, размахивающий тросточкой, разукрашенной лентами, скачущий, как подергиваемый веревочкой паяц, и кричащий скрипучим старческим голосом.

Заремба крепче прислонился к колонне и ни на минуту не спускал больше глаз с Изы. И ни о чем не жалел, не давал мучить себя тоске. Был совершенно спокоен, но в этой победе над собой был какой-то горький привкус примирения, было что-то, от чего сердце испытывало боль.

А Иза танцевала теперь как будто только для него. Все время проплывала перед его глазами, словно золотистое облачко. Была похожа на цветок, на лунное виденье и в то же время — на бурю, на вихрь. Лицо ее пылало, глаза метали молнии, сочные губы мелькали в пространстве пунцовой лентой, очаровательная улыбка манила, изящные изгибы тела дышали желанием... Каждое ее движение было песней тоски, напоминания и любви...

«Не соблазнишь меня! — отвечал его вызывающий взгляд. — Я не отдамся больше на муку! Ты убила мою любовь!» — мелькало у него в мозгу вместе с воспоминаниями о каких-то поблекших клятвах и жарких поцелуях. Он отгонял эти встающие из гроба призраки, гнал их из памяти, но не мог оторвать от нее глаз и уйти, как решал каждую минуту.

Очнулся, только когда кто-то толкнул его в локоть.

— Чего тебе?

За его спиной стоял его слуга и доверенный — Кацпер.

— Приехал капитан и какой-то толстый господин, — шепнул он ему на ухо.

— Хорошо, пусть Мацюсь подаст карету.

— У нас нет пропусков.

Север посмотрел, не понимая, в чем дело.

— На углах стоят караулы, и казацкие патрули разъезжают по улицам. У каждого должно быть разрешение от гродненского коменданта.

— Как же мы попадем домой? Придется ждать утра.

— Надо ехать сейчас, дело важное. Я договорился уже с одним босняком. Обещал проводить нас.

Север еще раз посмотрел на Изу. Она танцевала, все время глядя в его сторону, вся — улыбка, вся — безмолвная мольба, вся — словно крик тоскующей любви.

Он порывисто скрылся за толпу, смотревшую на танцующих, и ушел.

Внизу под террасой ожидал какой-то человек, шепнул ему:

— Ступайте за мной! — и пошел вперед, озираясь по сторонам.

На востоке загоралась уже заря. Парк чернел и окутывался густым туманом, тянувшимся с Немана. Откуда-то с выгонов доносилось ржание лошадей.

Заремба оглянулся на дворец; он сверкал всеми окнами, оркестр гремел, танцующая толпа проносилась по залу, и то и дело доносился смешанный гул голосов, смеха и топота ног.

— Кто, говоришь ты, ждет меня? — спросил, остановившись вдруг, Север.

— Пан капитан Качановский с каким-то толстым господином.

Заремба пошел так быстро, что спутники едва поспевали за ним.

II

Перед боковым алтарем костела служилась обедня. Костел был пронизан золотистыми снопами солнечного света, кадильного дыма и волнующих звуков органа. Обедня служилась с музыкой, но без пения и особой пышности. Толстый ксендз-настоятель служил ее немного впопыхах, почему-то торопясь, и каждый раз, когда он поворачивался в сторону молящихся, глаза его с беспокойным любопытством бегали вокруг двух склоненных фигур, едва заметных из-за пюпитров и с виду как будто углубленных в молитву. Иногда же, возглашая какой-нибудь «Te Deum» или перелистывая страницы требника, он украдкой поглядывал подозрительно на лица богомольцев.

Не много их собралось в этот день: какие-то дамы в чепцах и фижмах восседали важно, точно нахохлившиеся индюшки, на передних скамьях, несколько горожанок в нарядных наколках и черных платках побрякивали четками, да еще несколько дородных баб, уставившись слезящимися глазами в ксендза, шептали вполголоса молитвы. Несколько старцев в кунтушах, точно для декорации, стояли перед алтарем на коленях, за ними — несколько мещанских кафтанов, а в глубине, под колоннами, жались к стене рваные сермяги, липовые лапти и простой городской люд. Какой-то старый нищий, постукивая костылями, пробовал протолкаться вперед, тыкая под нос коленопреклоненным богомольцам свою чашку для подаяния. Ксендз-настоятель грозно нахмурил лоб и чуть не обрушился на него с бранью. Раздражали его и сварливые, хотя сдержанные пререкания монахов, которые вместе с монастырскими мальчуганами, одетыми в бернардинские подрясники, увешивали большой алтарь цветами и коврами. Старик ксендз, казалось, был весь поглощен лихорадочным ожиданием чего-то, тщетно пытаясь уловить и связать редкие, долетавшие до него звуки сдержанного шепота.

— Нет, — шептал Ясинский, склоненный над раскрытым молитвенником. — Говорил мне Тенгоборский, секретарь сейма, что сегодняшнее заседание будет отложено на завтра. Нужно еще заготовить полномочные грамоты для делегации, которая должна вести переговоры с Бухгольцем, а к тому же Сиверс после вчерашних празднеств лежит в постели. Остальные тоже не прочь отдохнуть.

Заремба, опершись локтями о пюпитр и закрыв лицо ладонями, с жадностью слушал.

— Я получил спешную почту из Вильно и должен сейчас уехать. Вернусь через несколько дней.