Последний сейм Речи Посполитой

— Я принципиально не общаюсь с оппозицией, чтобы не привлекать на себя внимание шпионов. В Гродно каждый честный человек считается подозрительным и находится под бдительным наблюдением. Мне приходится, безопасности ради, надевать на себя личину ярмарочного зеваки или гуляки, — объяснил Заремба серьезным тоном. Должен был, однако, пообещать прийти завтра обедать, за что пан подкоморий горячо пожал ему руку и сказал на прощанье:

— Считайте мой дом во всякой нужде своим.

Заремба отослал лошадей и почти бессознательно очутился перед домом Изы как раз в тот момент, когда туда подъехал фон Блюм и солдат вынес за ним из экипажа огромную корзину роз. Они поздоровались очень дружески, причем офицер покровительственным жестом приглашал его войти.

— К сожалению, у меня нет времени. Мне хотелось только узнать что-нибудь о пане кастеляне.

— Завтра приезжает. Так говорила за обедом панна Тереня. Сегодня мы идем в театр, не соберетесь ли вместе с нами?

— А большая будет компания?

— Только свои: камергерша, панна Тереня, я, ну и сам камергер.

— А князь? — не мог удержаться Заремба от вопроса.

— Явится к концу спектакля. Сейчас у него над душой младший Зубов, приехал из Петербурга. Он награбил роз у Сиверса и поручил преподнести пани камергерше. Теперь он блаженствует: вернул себе утраченную милость, — рассказывал фон Блюм спокойным тоном, с глуповатой улыбкой.

— Я очень рад, — проговорил заикаясь Заремба, заставив себя прибавить несколько слов в оправдание тому, что князь и фон Блюм не застали его дома.

— Князь очень жалел, так как заезжал к вам, чтобы выразить благодарность.

Лицо Зарембы выразило неподдельное удивление.

— Он признался мне, что благодаря вашему заступничеству получил прощенье.

— Моему заступничеству? Ах, да, да, — засмеялся он как-то странно и, попрощавшись с фон Блюмом, пошел медленной-медленной походкой, точно сгибаясь под тяжестью стопудового груза.

— «Благодаря моему заступничеству»! — повторил он с невыразимым чувством. — Отплатила мне! Как последняя девка! — вспыхнул он на одно мгновенье, но вскоре надел на себя маску безразличия, остановился у кафе, где, как каждый день в это время, собиралась модная молодежь, разглядывавшая проезжающих дам.

Был там и Марцин Закржевский, но какой-то кислый, ворчливый и в таком настроении, словно искал случая, чтобы устроить кому-нибудь скандал.

— Ты сегодня угрюм, точно пани подкоморша дала тебе отставку, — шепнул ему Заремба.

— Ты несколько ошибся, но кто-то мне у нее строит козни, — посмотрел он подозрительно на Севера.

— Подозрение совершенно ложное, ищи другого следа.

— Если бы я знал, кто мне там портит дело! — пробурчал Марцин, подергивая усики.

— Ты бы лучше смотрел, чтобы тебя не отставили от Терени.

— Ты хочешь меня обидеть или предостеречь? — подступил к нему Марцин с угрожающим видом.

— Я хочу только, чтобы ты видел, кто тебе строит козни и где...

Закржевский побледнел. Его обычно кроткое лицо застыло, точно окаменело.

— Я считаю тебя другом, можешь меня не щадить.

— Сам узнай! Дамы будут сегодня в театре, конечно, в сопровождении... Помни только, что Сиверсовым офицерам запрещено драться на дуэлях!

— Но мне не запрещено намять каждому из них бока, хотя бы палкой.

— И проехаться за это в Калугу... Малое удовольствие и не ведет к цели. Не устраивай скандалов. Надо поискать средств подейственнее.

— Жди тятька лета, а пока кобылку волки слопают, — буркнул презрительно Марцин и убежал.

Заремба тоже собирался уже уходить, как вдруг из кафе выкатился какой-то огромный пьяный мужчина и шлепнулся на него всей своей тяжестью, бессвязно бормоча повелительным тоном:

— Веди меня, сударь, — и икнул ему прямо в лицо.

— Я тебе не слуга, — оттолкнул его с отвращением Заремба, так что тот ударился о стену и, судорожно ухватившись за нее, завизжал плаксивым тоном:

— Да помогите же, сукины сыны! Эй вы, шушера! Позовите мне экипаж!

Никто не спешил помочь, зато градом посыпались насмешливые замечания.

— Растянется перед кафе, приберут его полицейские.

— Скотина паршивая! Сейчас изукрасит тут стену!

— Отдать его патрулю. Проспится в кордегардии, тогда сам уж попадет к Массальскому.

— Бог правду видит, да не скоро скажет, — проговорил кто-то из прохожих.

— Так гибнет великая слава! — прибавил другой по-латыни, плюнув в сторону пьяницы.

— Эх, господа, господа, — вмешался какой-то солидный мужчина в кунтуше, — как вам не стыдно издеваться над пьяным и выставлять его на посмешище толпы! Закройте его хоть от посторонних, я сбегаю за каким-нибудь экипажем.

Молодые люди без особенной охоты закрыли пьяницу своими спинами от глаз прохожих, поддерживая, чтобы он не упал.

— Что это за фрукт? — спросил Заремба, указывая на пьяного.

— Понинский, бывший казначей Речи Посполитой, теперь последний пьяница.