Последний сейм Речи Посполитой

Иза незаметно покинула общество и уехала. Заремба, заслышав стук колес ее экипажа, с возрастающим нетерпением ожидал конца игры, которая ему изрядно наскучила. Он был так опьянен своим счастьем и взволнован, что довольно бесцеремонно вел себя с дамами, к явному их удовольствию.

Уже совсем смерклось, когда он, наконец, очутился на свободе и, невзирая на дядю, который хотел везти его к епископу, чтобы там подробнее обсудить дела, связанные с поездкой в Петербург, убежал от него перед самым дворцом, — так ему хотелось остаться одному со своими мечтами об Изе.

Сумерки сгущались, и, хотя на западе еще рдели багряные полосы зари, небо заволакивалось темной, иссиня-серой пеленой, время от времени поднимался ветер, раскачивал деревья, свистел в темных пустых переулках. Каменные дома и деревянные лачуги были уже погружены во тьму и наглухо замкнуты. Свет был виден только кое-где да на углах главнейших улиц, где на веревках колыхались фонари. Их водворили здесь только на время сейма, а под ними густой щетиной штыков сверкали военные караулы, бдительно следя за экипажами. Пешеходов, не имевших при себе разрешения коменданта, караулы должны были доставлять на гауптвахту. Гродно был разделен на четыре квартала и отдан под наблюдение четырех егерских батальонов, которые каждую ночь сетью частых кордонов загораживали выходы улиц, проулки и дома наиболее видных оппозиционеров. Казацкие патрули разъезжали по переулкам, ведя, в свою очередь, слежку.

При таком ревностном попечении союзников о спокойствии спящего населения Гродно уже с девяти часов вечера приобретал вид вымершего города. Лишь изредка, и то вынужденный крайней необходимостью, проходил по улице какой-нибудь человек. За ставнями окон у подъездов освещенных дворцов или у запертых снаружи для виду кафе шпионили только сыщики.

Зарембе так надоели опросы солдатских караулов, что, увидав у дворца Огинских какой-то экипаж, он пошел с намерением предложить кучеру отвезти его, но, к великому своему удивлению, узнал кучера и лакея камергера.

— Что вы тут делаете? С кем вы приехали?

Узнал от них, что камергер приехал с визитом к старухе гетманше.

— Давно вы здесь ждете? — спросил он, слабо отдавая себе отчет, для чего задал этот вопрос.

— Приехали чуть не в шестом часу.

Ушел, не сказав ни слова, и остановился в темном углу площади, словно заинтересовавшись лошадьми и прохожими.

«Странно... Тяжело болен и столько времени сидит с визитом. Что это значит? Чуть не с шестого часу! — кружились в голове его беспокойные мысли. — Чуть не с шестого часу... А было уж почти восемь, когда он вызывал ее. Здесь скрыта какая-то интрига. Правда, она жаловалась, что он устраивает ей иногда такие сюрпризы. Это похоже на него. Беспомощная трухлятина вымещает свое бессилие булавочными уколами. Какое нелепое ребячество! Ну да, несомненно, он придумал опять какую-нибудь школьническую выходку».

Пожал плечами и пошел по направлению к своему дому, снова погружаясь в воспоминания о недавно пережитом счастье. Все произошло так быстро, а главное, так неожиданно, что он не опомнился еще от угара, не мог еще собрать мыслей.

«Неужели это возможно! — спрашивал он себя, все еще не веря. — Значит, она меня любит?» — и чувствовал ответ на губах, на которых горели еще ее поцелуи, в биении взволнованного любовным порывом сердца, в звучащих еще в душе клятвах, и все же это казалось ему скорее сном, грезой, каких он знал уже так много, чем действительностью. Постучал условным стуком в дверь своей квартиры, как вдруг неожиданно всплывшая мысль заставила его содрогнуться:

«А если она выдумала, что он болен?»

Кацпер открыл ему дверь и остановился в выжидательной позе.

— Я сейчас вернусь, подожди, — проговорил Заремба чуть слышно и, прежде чем тот успел ответить, исчез, скрылся во тьме, словно подхваченный ураганом.

— Последнее окно со стороны сада, — повторял он почти бессознательно с таким чувством, как будто спешил на свидание, которого ждал целую вечность. Владел собою вполне, но в то же время душа его была полна какого-то непонятного страха, а мозг окутан туманом.

В доме камергера был еще свет в нескольких окнах. В углу подворотни, у настежь открытых ворот, при тусклом свете крошечной лампочки, дворня играла в карты с таким азартом, что никто не заметил, как он прошел. На лестнице было пусто и темно. В передней второго этажа, уткнувшись в угол, храпел какой-то солдат, который даже не пошевелился, когда он вошел.

«Похож на денщика», — пронизало его насквозь смутное, липкое подозрение.

В гостиной горела масляная лампа, в соседней комнате было темно, то же и в следующей. Только в крайней, там, где было «последнее окно со стороны сада», сквозь щелку неплотно прикрытой двери проглядывал свет.

Ковры заглушали шаги. Север шел, ни на что больше не обращая внимания, не будучи в силах ни остановиться, ни вернуться, — как солдат в атаке. Замедлял только все время шаг, словно с трудом поднимаясь на крутой откос форта, где его ждала победа или смерть.