Последний сейм Речи Посполитой

Он молчал, а через минуту опять заговорил, но на этот раз уже почти серьезно:

— Если я тебе буду нужен и в других обстоятельствах...

— Еще как! Не хочешь ли поговорить с командиром или с Ясинским?

— Нет, уж избавь, благодарствую; один — сама добродетель и сразу насядет на тебя с проповедью на плохой латыни, точно на поминках, второй сочиняет приторные рифмы. Во рту у меня от этого такой вкус, точно целую кормилицу, — тошнит. Нет, уж предпочитаю с тобой, как доброволец. Для развлечения.

— Как хочешь! Смотри-ка, толкотня на улицах, точно на ярмарке в Бердичеве.

— А что, мала ярмарка в Гродно! Каждый приволок что-нибудь на продажу. Жаль только, что Сиверс дешево платит, а Бухгольц скупится. Много будет разочарованных, — трунил он, посмеиваясь.

Действительно, Гродно в то время, в половине августа, представлял собой поразительную картину огромного сборища приехавших со всех сторон Речи Посполитой. Город был перегружен через край, и все еще подъезжали целые обозы заполненных экипажей, телег с холщовыми покрышками, прибывали верховые и пешеходы. Весь город гудом гудел от неумолчного людского гомона и грохота колес.

В уличной толпе привлекали внимание военные мундиры и задорные физиономии офицеров. Одни, говоря, что они из бригад, захваченных Москвой, присваивали себе разные чины и хлопотали об уплате им не выплаченного еще за прошлую войну жалованья. Другие просили сейм обеспечить их за выслугой лет и за полученные раны. Некоторые приезжали только для того, чтобы повеселиться, поискать приключений и попытать в чем-нибудь счастья. Были, однако, и такие, которых товарищи и солдаты отправили поразведать, не слышно ли чего-нибудь насчет восстания: вся армия стремилась к нему со всем пылом верных отчизне душ. С такими водил знакомство Заремба, обмениваясь с ними взглядами, в которых сквозило взаимное понимание, или знаками. Помимо этой шляхетской толпы, заливавшей Гродно, кишела в нем еще более многолюдная толпа простонародья: всякого рода бедноты, солдат, бежавших от плетки мужиков, прислуги без места, праздношатающихся и людей свободного сословия, искавших средств к существованию. Кой-кого из них приютили гродненские жители, кой-кто устроился в господских дворцах и конюшнях, некоторые расползлись, куда могли; большинство же рассасывалось бесследно.

Недаром каждый день трещали барабаны за Неманом, у корчмы Потоцкого лилась сивуха, звенело предательски золото и шли попойки с утра до утра, а потом ночью казаки гнали нагайками в лагерь в Лососне пьяные ватаги несчастных. Но об этом мало кто знал. Вербовали агенты и для прусского короля, только в большем секрете и с большим разбором. Англичане тоже пробовали запускать свои лапы, но без особой удачи. Вербовал и Заремба через своих людей, однако не столько, сколько мог бы и хотел, так как у него не хватало денег и угрожала двойная опасность: от своих и от врагов. Особенно от своих. Об этом и размышлял он, когда увидал в толпе отца Серафима. Монах усердно собирал подаяние у модных франтов, облепивших, как мухи, стены кафе, протискивался между ними со смиренным видом, подставляя то одному, то другому табакерку, потряхивал кружкой, но вместо медяков собирал лишь щедрую дань насмешек и язвительных замечаний.

— Что за потешная образина, — заметил первым хорошенький, как херувимчик, Нарбут, — надо подшутить над этаким красавцем мужчиной.

— Смотри только, братец, это мастер хоть куда, отделает тебя под орех, как пить дать, и только на смех подымет! — уговаривал его Воина.

Но Нарбут, воображавший много о своем остроумии, крикнул с насмешкой:

— Как это! Бернардинский монах просит подаяния, и без овечек впереди?

— Что, сударь, поделаешь, — сейчас только с баранами дело имею, — обрезал его бесстрашно монах, так что Нарбут покраснел до ушей и только прошипел сердито:

— Вижу, отче, воспитывался ты со стадом, оттого и вырос таким невежей!

— Что у кого болит, тот о том и говорит, — отрезал и на этот раз монах, смиренно склоняя голову и поднимая кружку.

Молодежь стала смеяться. Нарбут, задетый за живое, хлопнул набалдашником трости по тонзуре монаха и проговорил кисло:

— Ничего тут нет: отдается, как в пустом сарае.

— Как аукнется, так и откликнется! — проговорил тихо монах. — Впрочем, битому подобает молчать, ибо, как говорит наш игумен: «Жалко бальзама для капусты, а розового масла — чтоб смазывать сапоги».

Тут уж молодежь прыснула со смеху, хватаясь за бока, чем воспользовался монах, подошел к Зарембе и, гремя кружкой, шепнул ему:

— Кацпер не вернулся. Маркитант ждет!

И медленно пошел дальше своей дорогой, побрякивая кружкой, не обращая внимания на насмешки и чувствительные тумаки.