Последний штрих к портрету

– А Нина Петровна-то вам что сделала? За что вы ее убили?

В голове вдруг мелькнула внезапная мысль, что Зимин не мог быть убийцей соседки Колокольцевых. Неопознанный отпечаток пальца принадлежал не ему, уж чего-чего, а результатов его дактилоскопии в базе данных сколько угодно. Да и на время убийства Демидовой у него было неоспоримое алиби. Впрочем, додумать эту мысль до конца Бекетов не успел.

Лежащего на диване старого человека начала бить сильная дрожь. Подбежав к нему и наклонившись, Бекетов заметил точечные кровоизлияния в белки глаз, словно в глазах у Зимина лопались сосуды. Кожа вокруг носа и губ стала синей, пот тек ручьем, кожа казалась влажной и холодной на ощупь.

Губы шевелились, кажется, пожилой мужчина еще что-то говорил. Бекетов наклонился ниже.

– Уже скоро, – прошептал Зимин, впрочем, довольно разборчиво. – Так хорошо, правильно. Я свое пожил. А снова в тюрьму нет, не хочу. Не попаду. Уж лучше так.

– Как так? – закричал Бекетов, чувствуя, что этот человек неведомо как, но его провел. – Что вы сделали, Зимин?

– Укол, – прохрипел он. – Последний.

– Что вы себе ввели?

– Рицин. Знаешь такое слово, мент? – старик посмотрел на Бекетова торжествующе, словно одержал победу в шахматной партии, и потерял сознание.

Приехавшая через десять минут «Скорая» сделать ничего не смогла. Зимина еще успели отнести в реанимобиль и даже довезти до Склифа, однако спустя полчаса он скончался, не приходя в сознание, от отравления рицином – ядом, в шесть раз более токсичным, чем цианистый калий.

– Не вините себя, – сказал Бекетову вызванный им из отдела эксперт. – Рицин, введенный в виде инъекции, не оставляет шансов. Ни одного. Максимальное время, которое было ему отведено после того, как он ввел себе яд, составляло шестьдесят минут.

– Откуда он знал, что нужно ввести яд? – хрипло спросил Бекетов. За годы работы он много раз видел смерть, но так и не смог к ней привыкнуть. – Я успел записать все, что он сказал. Он фактически признался во всех убийствах, и мне его, если честно, совершенно не жалко. Не человек был, а упырь, оставивший несколько детей сиротами. И Аглаю Колокольцеву, которой было всего семнадцать лет, и маленькую Глашу, вообще двухлетнюю. Так что поделом ему, конечно. Предпочел смерть тюрьме и хрен с ним. Но как он узнал?

– Может, все-таки в окно нас увидел? – предположил один из ребят-оперативников. Мы, конечно, близко не подъезжали, но во двор заходили, осматривались. А он же такой волк… был. Мог нас увидеть и догадаться, а там и решение принять. Нужное.

– Может быть, – с досадой сказал Бекетов. – Хорошо еще, не на наших глазах отравился. И так отписываться будем до морковкина заговенья. Ладно, давайте квартиру осмотрим. Может, что-то найдем, что имеет отношение к делу.

Однако осмотр квартиры ничего не дал. Это было дорогое, уютное, со вкусом обставленное жилище одинокого бизнесмена, богатого человека, привыкшего ни в чем себе не отказывать. Недешевый алкоголь в баре, фирменный хьюмидор для сигар, качественная, весьма недешевая одежда, сшитая вручную обувь. В этой квартире, правда, не было ни книг, ни фотоальбомов. Привычки читать Дима Магадан не завел, неоткуда ему было взять такую привычку. А фотоальбомы… Не было у вора в законе семьи, да и друзей настоящих тоже не имелось. Лишь на прикроватной тумбочке стояла фотография, с которой улыбалась Аглая Тихоновна Колокольцева. Была она моложе, чем сейчас, лет на двадцать с лишним. На фотографии ей было лет сорок пять, не больше.

Женщина в яркой летней юбке и белой свободной блузке стояла на залитой солнцем маленькой площади, густо засаженной апельсиновыми деревьями. Апельсины на фотографии были яркими, крупными, их, казалось, можно было потрогать. Бекетов даже запах ощутил так явственно, что даже оглянулся в поисках его источника. Но нет, не было в этой комнате других апельсинов, кроме тех, что на фотографии.

Аглая улыбалась неведомому фотографу и выглядела абсолютно счастливой. Может, не права Мария Лондон, и между ее дальней родственницей и Ветровым-Зиминым все-таки был роман?

– Николаич, вот, смотри, еще одну фотографию нашел. В паспорте у этого мужика лежала, под обложкой.

Подошедший оперативник протягивал Бекетову черно-белый прямоугольник с обтрепанными краями. Задняя сторона фотографии была в пятнах, то ли от воды, то ли просто «от жизни». Это фото долго носили с собой, отчего оно и пообтрепалось по краям, казавшимся изгрызенными.

На фотографии были видны сопки, открывающие вид на море, лениво перекатывающее холодные барашки волн. У кромки воды стояли три девушки, тоненькие, ладные, нарядно одетые в честь первого серьезного события в своей жизни – выпускного бала. Две девушки были одеты очень просто, можно даже сказать, бедно, у третьей было очень красивое, видно, что новое и модное, крайне необычное платье. У всех троих на тонких запястьях можно было разглядеть часики, кажется, золотые. У той, что в платье, у горла была прикреплена старинная, очень изящная камея.