Последний сон разума

– По граммульке? – предложил Митрохин.

– Плесни.

Они выпили и расслабились окончательно.

– Пошли спать! – скомандовал тепловик.

Оба зевали, а потому по-быстрому поднялись, прошли в спальню и улеглись в одежде на кровать, в которой еще недавно их ублажала Светка.

Через пять минут друзья храпели.

Митрохин не зря волновался. Спускаясь по лестнице, Светка услышала в квартире № 12 жизнь и тихонько постучалась в дверь проживающего соседом милиционера.

Совершенно пьяный, но крепко стоящий на ногах майор Погосян открыл ей, пригласил даму внутрь, помог снять пальто и проводил к столу, который был заставлен армянской едой и украшен двумя бутылками ереванского коньяка.

– Садись! – скомандовал он и плеснул коньяку в фужер.

И она села и выпила.

И он выпил.

Молчали, а потом майор сказал, что скоро отправится на тот свет.

Светка хотела было опротестовать такое заявление, но язык во рту умер.

А потом они с майором здесь же, возле стола, любили друг друга, но оба чувствовали в нежных местах анестезию, а потому быстро прекратили это занятие и вернулись к алкоголю.

За окном горела луна.

Они сидели и молчали, пока к окну не подлетел какой-то голый мужик с огромными ногами, похожими на дирижабли, к тому же горящими светом, как луна на небе. Мужик и луна сочетались цветовой гаммой.

– А я его знаю, – пролепетала Светка пьяно. – Это участковый из Пустырок. Он меня про Ильясова спрашивал…

– Здрасьте, товарищ майор! – донеслось из открытой форточки.

– А, это ты, Синичкин, – признал командир. – Летаешь?

– Летаю, – согласились из-за окна.

– А я, вот видишь, тут с женщиной!..

Светка совсем не удивлялась, что какой-то мент летает за окном, к тому же светится. Ей, отравленной алкоголем, вдруг захотелось пожаловаться стражам порядка, что ее побили в своей же квартире, но язык по-прежнему не слушался, и она перестала сопротивляться усталости, закрыла глаза и заснула. Сквозь сон Светка чувствовала, как пальцы майора трогают ее грудь, но она была во сне не против, да и, как помнится, наяву тоже.

– Умру я… – услышала продавщица и не знала, приснились ей эти слова или прибыли из реальности. – Скоро Новый год!..

Митрохин и Мыкин проснулись следующим утром с распухшими головами и медленно поползли к холодильнику. В нем они нашли бутылку финской водки, которая, как гласила реклама, когда-то была холодной родниковой водой, откупорили ее, потрясываясь организмами, и по очереди хлебнули сорокаградусного родника.

Огурец в белом «Аристоне» нашелся один, да и то вялый; им хрустнули по очереди и после в унисон сказали блаженное «а-а-а-а!».

Затем сожрали яичницу из восьми яиц, помеченных буквой «А», значит диетических, потом глотнули из родника уже цивилизованно, через стопки, и сели в разные углы комнаты, слегка порыгивая от удовольствия.

– Светка – человек! – блаженно проговорил Мыкин.

– Ага, – подтвердил Митрохин. – Сегодня я ее по-настоящему тюкну!

– А кто даст?

– Кто-кто? Она…

– Я не дам!

– Чегой-то ты! – обиделся Митрохин.

– Здесь одна попытка дается! Баба моя. Я не хочу, чтобы она через тебя неприятные ощущения имела! Понял?.. К тому же выгонит!

Митрохин был обижен, но вынужденно кивнул, согла-шаясь, так как понимал, что, если Светка их попрет, деваться будет некуда!

– Давай мента замочим?! – неожиданно предложил он, сублимируя половую энергию в русло агрессии. – Столько от него проблем!

– Совсем голова мягкая стала?

– А чего терять? Ильясова мы грохнули, и мент обещал вышку за это!

– На понт брал. Сейчас смертную казнь отменили. Совет Европы настоял.

– Тем более. Пожизненно нам и так дадут. Так хоть напоследок менту отомстим!

Мыкин ничего не ответил, просто сидел и смотрел в окно на то, как падает снег.

– Хочешь, я ему сам в башку стрельну? – предложил Митрохин.

– Я людей не убиваю.

– Так я и говорю, сам стрельну!

– А если у него дети?

– А у меня их нет?

– Он работу свою делает.

– Так вот за то, что он так хреново работу свою делает, я его и… – Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. – Мы что, Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла!

– Не было, – согласился тепловик.

– Харя у него вампирья, рожа татарская! Ненавижу! И жена моя его ненавидит, и Елизавета!..

При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился лицом и с болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в руке. От этого видения его всего передернуло, и свое чувство родитель вновь перевел в агрессию, подскочив к Мыкину:

– Дай «ТТ»!

– Ты чего это?

– Мента грохну сегодня же!

– Остынь, придурок! Обоих нас спалишь не за понюх!

– Ах, ненавижу! За что нас к стенке, скажи мне!

Митрохин забегал по комнате, совсем потеряв самообладание. Лицо его стало молочного цвета, а руки ходили ходуном в разные стороны, словно он искал чье-то горло, чтобы сдавить его в одно движение.

– Охолони! – крикнул Мыкин.

– А-а-а! – завопил друг.

Тогда тепловик поднялся из плюшевого кресла, подошел к Митрохину и ударил его в челюсть. Удар был несильным и незлобным, но достаточным, чтобы привести подельщика в чувство.

– Ты что?!. – изумился Митрохин.

– Из терапевтических соображений. Контроль теряешь!