Последний верблюд умер в полдень

Несмотря на тень моего зонтика (которым Эмерсон с раздражением отказался воспользоваться) я просто плавала в поту к тому времени, когда мы достигли нашего временного пристанища. Я с нетерпением представляла себе ванную, прохладные напитки и возможность обсудить с другими выводы, к которым пришла. Однако исполнение моих замыслов неожиданно задержалось. Вместо того, чтобы, как обычно, разбрестись, наши стражники выстроились в ряд. Начальник, красивый парень не более двадцати лет от роду, рявкнул приказ. С точностью машин квартет поднял копья и, столкнув их вместе, отбросил прочь. Оружие с грохотом зазвенело на камнях. Мужчины упали на колени, низко поклонились, затем встали и зашагали прочь, оставив копья на полу.

— Что это, дьявол!.. — воскликнула я, от удивления забыв про себя.

Эмерсон потёр подбородок.

— Не удивлюсь, если это окажется мероитической версией «morituri vos salutamus»[158]. Эй, вы там — остановитесь! Вернитесь! Abadamu, чтоб вас черти взяли!

Его крик заставил зазвенеть сплетённые из металлических колечек кольчуги, и шагавшие мужчины остановились. Но ни один не повернулся и не заговорил. Эмерсон шагнул вперед. Схватив начальника за плечи, он развернул его лицом к себе:

— Почему вы не подчинились приказу?

Молодой человек судорожно сглотнул. Его лицо было сумрачно-бледно, а губы едва шевелились, когда он отвечал:

— Отец Проклятий, мы мертвы. Мёртвые не слышат.

Я впервые увидела, как он обратился непосредственно к Эмерсону, и отметила, что мероитические слова оказались буквальным переводом ласкового прозвища, под которым Эмерсон приобрёл широкую известность в Египте. Тарек и оба его помощника, служившие нам в Напате, были единственными, кто мог знать об этом; один из них, должно быть, поделился с соотечественниками, и титул стал широко известен — по моему глубокому убеждению, вместе с историями о почти сверхъестественном страхе, в котором мой выдающийся супруг держал тех, кто его знал.

— Проклятие, — выругался Эмерсон. — Я должен был предвидеть это… Но ведь ты слышал меня, — добавил он по-мероитически.

Молодой человек вздрогнул.

— Голос Отца Проклятий гремит, подобно грому, и его рука тяжела, как рука бога.

— Господь Всемилостивый, Эмерсон, как же нам быть? — воскликнула я. — Мы не можем допустить, чтобы бедняг наказали из-за нас. Это потому, что они оказались не в силах помешать нам посетить кладбище?

Эмерсон повторил вопрос по-мероитически. Молодой человек кивнул.

— Нам не удалось исполнить свой долг. Наказанием является смерть. Теперь я умру дважды — я слышал, я говорил. Не уберёт ли Отец Проклятий руку от меня, чтобы я мог умереть вместе с моими людьми?

— По-моему, ему больно, Эмерсон, — сказала я. — Его рука становится синей.

— Если я отпущу его, он сбежит, — рассеянно ответил Эмерсон. — Да, в этих краях дисциплина на высоте. Хм-м…

Молодой офицер, схваченный Эмерсоном, недвижно стоял с отсутствием какого бы то ни было выражения на лице — будто у мертвеца, которым он провозгласил себя. Через минуту Эмерсон произнёс:

— Отойди немного, моя дорогая Пибоди.

Я так и сделала, а в качестве дополнительной предосторожности зажала ладонями уши.

— Я Отец Проклятий! — заревел Эмерсон, тряся юношу, как куклу. — Когда я говорю: «Смерть!» — слушают и повинуются! Когда я приказываю, боги трепещут! Мощь моего голоса раскалывает небеса и сотрясает землю!

И долго ещё продолжал в том же духе. К тому времени, когда речь достигла своего завершения, вокруг собралась приличная аудитория: десяток, а то и больше, солдат, в том числе несколько офицеров, кое-кто из нашей свиты и некоторые из маленьких слуг, подобные ненавязчивым любопытным мышкам. Прибежали Рамзес и Реджи, а за ними виднелась Служанка в белых одеждах — кем бы она ни была.

Эмерсон делал вид, что не замечает их, но его голос стал ещё громче и сильнее, а сверкающие глаза выдавали незаурядное удовольствие. Чем больше зрителей, тем ярче он проявляет себя.

— Я запрещаю тебе умирать! — воскликнул он. — Вы мои люди, вы принадлежите Отцу Проклятий! Поднимите ваши копья! — И жестом столь же изящным, сколь и властным, он отправил поражённого молодого офицера подобрать брошенное оружие.

Должна признаться, это было одним из самых впечатляющих выступлений Эмерсона. Я чувствовала непреодолимое желание побежать и взять копьё в собственные руки.

Один из офицеров сделал нерешительный протестующий жест, когда обречённые мужчины с заметно повеселевшими лицами поспешили повиноваться. Быстрый, как кошка, Эмерсон повернулся к нему.

— Люди Отца Проклятий священны! Ни один человек не смеет прикоснуться к ним.

Обернувшись, он предложил мне руку. Пока мы шли к комнатам, зрители таяли, оставив только приветствующих нас Рамзеса и Реджи.

— Честное слово, профессор, — воскликнул Реджи, — это было… это было, конечно… Э-э… а что, собственно, произошло?

Эмерсон соизволил объяснить.

— Блестящий спектакль, мой дорогой, — сказала я. — Надеюсь, он обеспечит нам несколько преданных сторонников. Эти люди обязаны тебе жизнью.