Последний верблюд умер в полдень

— У них несколько часов форы, и они удирают так быстро, как только могут, — заявила я.

— У уродливого человека огненная палка, — сказал Кемит.

— Дауд? — Эмерсон испуганно взглянул на него. — Ты уверен?

— Он ударил меня ей, — отрезал Кемит.

— Мне кажется, что у нас нет выбора, — произнёс Рамзес. — Согласно карте, которая до сих пор нас не обманывала, меньше, чем в трёх днях пути отсюда находится источник воды. Возвращение к реке займёт вдвое больше времени. Мы должны идти дальше.

— Совершенно верно, — заключил Эмерсон, вскакивая на ноги. — И чем раньше, тем лучше.

Ночевали мы среди камней и песка, и не было даже мёртвого кустарника, который позволил бы предположить наличие хоть незначительного количества доступной воды. Чтобы облегчить ношу верблюдам, мы выбросили все вещи, без которых могли обойтись, в том числе палатки, но, стоило жаркому дню склониться к вечеру, все звери показали зловещие признаки слабости. Усилием воли, которой я обладаю в значительной степени, удержало меня от размышлений о том, что и я нахожусь не в лучшем состоянии. Огонь было развести нечем, так что мы перекусили холодным консервированным горошком и глотком воды, после чего завернулись в одеяла и попытались найти облегчение во сне.

Я не буду останавливаться ни на наших ночных страданиях, ни на чувствах, когда утром мы обнаружили, что двое из трёх верблюдов пали. Моя же болезнь имела свойство почти не проявляться утром, а затем постепенно ухудшаться в течение дня, так что я могла скрывать её от Эмерсона. Его ум, нужно признать, занимали другие мысли. Так мы и шли, пока не произошло событие, которое я описала раньше: последний верблюд мягко опустился на колени и — короче, умер.

Полагаю, большинство людей лишилось бы дара речи от ужаса при такой катастрофе, но подобное никогда не оказывало ни малейшего влияния на чету Эмерсон-Пибоди. Бедствия только укрепляют нас, а несчастья стимулируют и вдохновляют. Я почувствовала себя значительно посвежевшей после нашего спора, и, когда мы вновь пустились в путь после краткого отдыха в тени верблюда, я смела надеяться, что мою болезнь преодолели хинин и решимость. (В основном последняя.)

Мы отказались и от седельных сумок, и от большинства вещей, так как могли нести только самые основное и необходимое: одежду, что была на нас, оставшиеся бурдюки, с их печально истощённым и мерзким по вкусу содержимым, и одеяла, по одному для каждого. Последние были необходимы, ибо по ночам падал сильный мороз, а в разгар жары из них можно было соорудить некое подобие тени. Рамзес настоял на сохранении своего маленького рюкзака, а я, конечно, не могла бросить зонтик. Кемит тщательно захоронил всё остальное, хотя я пыталась отговорить его от траты усилий на такие обыденные вещи, как смена белья и несколько книг — я никогда не путешествую без копии Священного Писания и чего-нибудь для чтения. После того, как он зарыл яму, мы тронулись. Признаюсь в невероятной гордости за Рамзеса. Без единого слова жалобы или тревоги он резво спешил по пылающим пескам. Кемит замедлил свои шаги, чтобы находиться рядом с ним.

Мой первоначальный оптимизм оказался ложным. Ветерка, поднявшегося к вечеру, не хватало, чтобы охладить мой горящий лоб. Местность становилась всё более неровной и изломанной, что сильно препятствовало передвижению. Впереди маячил ряд невысоких холмов, столь же засушливых и неприветливых, как и сама пустыня, пересекавших маршрут, указываемый нам компасом.

Они обещали некоторую иллюзию убежища, и я продолжала твердить себе, что, добравшись до них, смогу отдохнуть. Но меня предало внезапное головокружение; постоянно бдящее око моего преданного супруга увидело, что я падаю, и его дюжие руки не позволили мне коснуться земли. Нежный звук приглушённых проклятий стал музыкой для моих ушей, когда он поднимал меня, и я испытала такое облегчение, прижавшись к этой широкой груди, что позволила себе погрузиться в обморок.

Благословенная струйка воды, коснувшаяся пересохших губ, пробудила меня. Тёплая, как кровь, пахнущая козами — но ни один глоток ледяной родниковой воды никогда не мог быть более освежающим. Я жадно сосала, пока ко мне не вернулся рассудок; затем вскочила с криком, оттолкнув бурдюк:

— Господи, Эмерсон, о чём ты думал? Ты дал мне гораздо больше моей доли!

— Мама чувствует себя лучше, — отреагировал Рамзес.

Встревоженные, они собрались вокруг меня. Я лежала в тени высокой скалы, завёрнутая в одеяло.

— Есть мёртвые деревья на склоне, — сказал Кемит, поднимаясь. — Я разожгу костёр.

Что можно было только приветствовать: ночь принесла с собой сильный холод. Посоветовавшись, мы решили пустить по кругу коньяк, захваченный мною с лечебными целями. Он уменьшил головную боль, но вызвал необычайную сонливость, так что я засыпала, и просыпалась, и засыпала снова. Во время одного из периодов бодрствования я подслушала, о чём говорят остальные.

Меня разбудил голос Кемита. Он говорил громче, чем обычно.

— Есть вода, я знаю. Я… Я слышал, жители пустыни говорят так.