Последний верблюд умер в полдень

Мы обсуждали этот вопрос ещё некоторое время, рассматривая различные альтернативы. Затем я стала зевать, и Эмерсон сказал: если мне скучно, у него есть идея, которая сможет облегчить мою тоску.

Так и случилось.

* * *

На следующее утро нас разбудили довольно поздно — Ментарит отодвинула занавески, задёрнутые Эмерсоном вокруг кровати. И хотя она была под покрывалом, но сумела выразить интерес и любопытство недвусмысленным наклоном головы. К счастью, ночь оказалась довольно прохладной, так что мы были достаточно прикрыты, однако Эмерсону это пришлось не по душе, и он разразился проклятиями. Затем, устроив бучу под одеялом, кое-как натянул на себя халат и ушёл, продолжая бормотать, в свою комнату.

Мы решили испробовать два способа покинуть здание, и я немедленно приступила к первому, поклёвывая завтрак и пытаясь выглядеть вялой и подавленной — задача не из лёгких, потому что я была голодна, как львица, и никогда ещё не чувствовала себя более здоровой. Ментарит, увидав моё поведение, спросила, в чём дело.

— Она увядает и изнемогает в этой комнате, — ответил Эмерсон. — Женщины в нашей стране привыкли свободно идти, куда им заблагорассудится.

Он намеренно говорил по-английски. Девушка не притворялась непонимающей — она указала на сад.

— Этого недостаточно, — ответила я. — Нужно ходить, упражняться, гулять далеко. Расскажи принцу.

Резкий кивок был единственным ответом, но почти сразу она покинула комнату, и я надеялась, что она ушла выполнить мою просьбу. Эмерсон последовал за ней сквозь занавеску.

Пока его не было, я откинулась на скамейке (или кушетке), покрытой мягкими подушками, демонстративно подтверждая жалобы на слабость, и наблюдала за слугами. Мне в голову пришла новая мысль.

В любом обществе (включая утопические изобретения писателей с необузданным воображением) есть по крайней мере два класса: те, кто служит, и те, кому служат. Природа человека приводит к неизбежному конфликту между этими группами; история человечества полна бесчисленными примерами тех ужасов, которые происходят, если униженный рабочий класс в негодовании поднимается против угнетателей. Можем ли мы, задавалась я вопросом, использовать этот общеизвестный социальный феномен? Можем ли мы, короче, разжечь революцию?

Слуги, с которыми я сталкивалась, явно находились под пятóй. Они принадлежали к иной расе, нежели правители, будучи на четыре — шесть дюймов ниже и гораздо темнее по цвету кожи. Они носили только набедренные повязки или длинные куски грубой, небелёной ткани вокруг пояса. Возможно, они были даже не слугами, а крепостными, а то и рабами. Чем больше я думала об этом, тем больше убеждалась, что верным названием будет «рабы». Полная тишина, которую они соблюдали при работе, подтверждала возникшую теорию; бедняжкам не разрешалось ни свободно общаться между собой, ни напевать весёлую мелодию. Восстание рабов! Мой дух воспрял от мысли возглавить борьбу за свободу!

Одна из моих черт — всегда действовать в соответствии с порывами души. Коренастая женщина с распущенными волосами пегого коричнево-седого цвета стояла на коленях, подметая под кроватью. Я протянула руку и коснулась её плеча.

Она отреагировала так яростно, будто я ударила её. К счастью, при этом она ударилась головой о раму кровати и испустила непроизвольный вопль боли, который позволил мне встать на колени рядом с ней и предложить помощь. По крайней мере, я так хотела, но, вероятно, она неправильно истолковала мой жест, поскольку попятилась назад на руках и коленях, словно жук-скарабей.

Мое видение себя в роли Жанны д’Арк, размахивающей знаменем свободы, исчезло. Если простое прикосновение способно так устрашить этих маленьких людей, они явно не подходят для армии освобождения. Я напомнила себе спросить Рамзеса, как по-мероитически звучит слово «свобода».

Но в этот миг вернулся Эмерсон и застыл в удивлении:

— Какого чёрта ты делаешь, Пибоди? Решила поиграть в местный вариант салочек?

Я поднялась на ноги. Женщина схватила метлу и возобновила подметание на некотором расстоянии от меня.

— Я просто пыталась наладить отношения с одной из этих несчастных рабынь, Эмерсон. Мне пришло в голову…

— Ты не знаешь, рабы ли они, — прервал Эмерсон, исказив красивые черты неописуемой гримасой. — Ложись, Пибоди. Ты слаба и бледна.

— Я не… — Тут я увидела, что Ментарит вернулась. — О, да. Спасибо, Эмерсон.

Я вновь приняла прежнюю позу. Эмерсон сел рядом со мной, взяв меня за руку.

— Сдержи свои социалистические устремления, моя дорогая, — сказал он, понизив голос, а затем продолжил, уже громче: — Тебе лучше?

— Нет. Мне нужны свежий воздух, свобода… — Я испустила стон, казалось, идущий из глубин сердца.

— Не перестарайся, Пибоди, — бросил Эмерсон, едва шевеля губами. — Мужайся, дорогая: я говорил со стражниками, и они заверили меня, что наши послания будут доставлены.