Последний властитель Крыма

Он забился в ужасе, в смертном ознобе, в нечеловеческом напряжении и отрицании того, что происходило, что свершалось, грубо, наплевательски по отношению к его душе, к его доброте и деликатности, к его любви к жизни и к людям, к его неспособности сделать что-либо плохое и к его такому детскому, такому чистому, такому само собой разумеющемуся желанию делать только хорошее, и чтобы всем было хорошо – как же так, вот так, безжалостно и навсегда?!

Последней мыслью поручика Сергея Серебряного было: «Боже! Уж лучше в ад, чем ничего!» В следующий миг он потерял сознание, захлебнувшись в последнем крике мутными илистыми водами взбаламученного Егорлыка.

И еще через секунду его мощным рывком вытащил на поверхность капитан Згривец, и двое офицеров, подхватив обмякшее тело поручика под мышки, дотащили его до берега, где засели красные, и бросили ниц – повезет, так вода вытечет, нет – возиться пока некогда. Оставшиеся в строю, израненные, бросились на окопы, где засели сотни красных, в штыки, так и не сделав пока ни единого выстрела.

Красных при виде этих демонов, от которых валил пар, как от жеребцов, истекающих кровью, но не падающих, страшных, охватила паника, и они бросились в Лежанку, оставив пулеметы. Офицеры, обезумев, гнали их, как стадо, коля штыками и сваливая выстрелами, и все пространство перед селом было занято убегавшей пехотой 39-й дивизии, и русские люди гнали русских же, ничего не разбирая и никого не щадя, и трупы усеяли поле.

Перед самым селом к убегавшим красным подскакали двое верховых в погонах. Один из них, прапорщик Варнавинского полка барон Лисовский, кричал:

– Товарищи! Собирайтесь на Соборную гору! Кадеты штурмуют мост!

Дружный залп белых заглушил его крик.

Прапорщик, совсем мальчик, упал навзничь, его хилая грудь дернулась пару раз и, казалось, хрустнула, когда, прыгая через него, его задел кто-то из офицеров. Лицо, еще незнакомое с бритвой, хранило гримасу удивления: как же так, господа? Но ведь это же все не всерьез? Правда, не всерьез?

Прыгавшим через него казалось, что он сейчас встанет и рассмеется, и, тряхнув головой, скажет: «Надо же, господа! Мне сейчас та-а-кое помстилось, господа, вы не поверите!»

Но черная кровь, вытекавшая из шеи и с правой стороны живота из крохотных, по виду совсем не страшных дырочек, и полудетская рука, сжавшая ком черной грязи и не захотевшая больше разжаться, говорили об обратном.

Он затих, и только в его широко распахнутых серых глазах все отражались перемахивавшие через него люди в шинелях с развевающимися полами, как диковинные и злые, но ему теперь уже совсем не страшные птицы, – это подтянулись на выручку взводу капитана Згривца вторая и третья роты. Вечером, после боя, Згривцу принесут письмо и фотографию девушки, найденные в карманах прапорщика.

Письмо было по-французски, капитан, который и русской грамотой владел не очень, приказал Ла Форе перевести письмо, и тот, прочитав, первые слова: «Mon ami!», залился никому, впрочем, в полутьме у костра не видимыми слезами, ибо барон Борис Лисовский был его товарищем и по детским играм, и по корпусу кадетов, где, учась на год старше, был наставником Ла Форе и защищал того от цуканья. Девушку же юнкер знал тоже и даже шармировал и пожимал ей ручку в атласной перчатке на балу в Смольном, и, слушая во время вальса ее учащенное дыхание, понимал, что она никак не может выбрать между ними двумя. И вот она выбрала.

11 сентября 1995 года, Нассау, Багамские острова

Казино отеля «Mariott» считается самым крутым в Нассау. Настолько крутым, что каждую ночь, отправляясь играть, мне приходилось напяливать джинсы вместо шорт.

Одно из самых экзотических путешествий моей жизни выглядело нелепым: с утра я купался в зеленом Карибском море и садился за покер. С обеда, когда просыпалась она, я начинал пить и выяснять с ней отношения. К вечеру я отправлялся играть и падал, отрубаясь, часов в пять утра. В день я высасывал литр – полтора Jack Daniel's да пол-литра Hennessy, на сорокаградусной жаре разбирало быстро. Правда, быстро и улетучивалось: полчаса по волнам на скутере вдоль крохотных необитаемых островов – и как новенький.

Ну да еще, может, пол-литра – литр Baccardi, но он ведь пьется с колой и льдом, так что можно и не считать, так, водичка… Это продолжалось уже недели две, а поскольку спал я часа по два в сутки, то можно представить, что иногда я начинал советь прямо в казино.

Да еще эта пышнозадая негритянка с подносом коньяка появлялась тут как тут, стоило мне выиграть 300–400 баксов, она вырастала за моей спиной, как Немезида, и уже не уходила из мозгов, как Клеопатра.

Потом мне люди добрые объяснили, что так казино ломало игру, но в тот вечер я проигрался и сам, и ломать мне было нечего.

– Faitez votre jeux, madames et monsieurs (Делайте ваши ставки, господа – франц.), – пела крупье. – Rien ne va plus, merci… (Ставок больше нет – франц.)