Последний звонок. Том 1

Эта буря, прежде завывавшая где-то в подсознании, вырвалась наружу. Вот почему на самом деле я хочу отсюда уехать. Этот крохотный поселок — будто весь наш мир в миниатюре. Осадок на дне бутылки с вином, кофейная гуща, концентрат. Здесь ничего не прощают, ничего не забывают, и никакие достоинства не играют роли. Что бы ты ни сделал, ты всегда будешь «тем, который…» За год работы я не смог стать никем, кроме «отца Юли, предательски бросившего семью». Брик же не станет никем, кроме убийцы, и за тысячу лет.

Грохочущая музыка утихла, последним аккордом заглушив ответ Галины Терентьевны, на который мне было, в сущности, наплевать. Под звуки фанфар на сцене появились нарядные, улыбающиеся Альберт и Полина. Альберт, важно уставившись в раскрытую черную папку, произнес:

— Этот день в календаре не красный,Но вся Россия празднует его.

Он сегодня яркий и прекрасный:Мы провожаем в дальний путь выпускников!

В тишине, в которую погрузился зал, раздался громкий шепот Брика:

— Они что, срифмовали «красный» и «прекрасный»?! И тебе за это зарплату платят?

Я расслышал не только позорную рифму, но и «плывущий» ритм. Покосился на Софью Николаевну, классную руководительницу выпускников. Это ведь она с ними репетировала программу. Но Софья Николаевна смотрела на сцену с улыбкой, всем сердцем сопереживая Альберту и Полине. Видимо, даже учителя здесь понимают: учеба и реальность — параллельные прямые.

Жанна опять толкнула Брика и что-то шепнула на ухо, видимо, требуя, чтобы он заткнулся. Брик только рукой махнул и уставился на меня так пристально, что я вздрогнул. А миг спустя в голове зазвучал его голос, так же, как в тот вечер, когда мы сразились с Разрушителями:

«Прием! Конференц-связь. Прошу отозваться всех участников. Борис. Зафиксируйте, пожалуйста, жест доброй воли».

«Дима, — отозвался тихий голос Бориса. — Он все сильнее, и мне придется уступить ему возможность читать громкие мысли. Только то, что ты захочешь ему сказать. Скажи, если ты против, я… Я найду возможность бороться дальше».

«Пусть читает, — сказал я. — Но если он сможет пролезть дальше, ты мне просто сообщи, хорошо?»

«Обещаю!»

«Конец конференц-связи, возьми конфетку, хороший мальчик», — вмешался Принц.

Ведущие тем временем продолжали обмениваться стихотворными строками. Наконец, Полина сказала что-то особенно торжественное, и зазвучал Школьный вальс. Под его звуки на сцену вышли нарядные выпускники. Девочки в подобии пионерской формы, с огромными бантами, парни — в костюмах. Вперед выдвинулся Саша Петров и, взяв из рук Полины микрофон, хрипло начал прощаться со школой.

— Вы слова помните? — прошипела мне на ухо Софья Николаевна.

— Нет, — ответил я. — Дома забыл. А что, уже пора? Да не надо так бледнеть, придумаю какой-нибудь пафосной мути, делов-то!

Судя по взгляду, в этот момент я умер для Софьи Николаевны. Развеялся в воздухе, как дым от десятков сигарет, выкуренных нами в учительской тет-а-тет. Иногда мосты загораются раньше, чем хотелось бы.

Опять заиграла музыка. На экране над сценой мелькали лица выпускников. Денек сегодня мрачный, и, несмотря на высокие окна, в зале было достаточно темно, чтобы что-то разобрать в этой презентации. И я вглядывался в смеющиеся лица, наблюдал, как ребята валяют дурака на переменах или склоняются с серьезным видом над учебниками и тетрадями.

Я вздрогнул, заметив-таки на одном из снимков Юлю. На переднем плане, герои кадра, Альберт и Саша, глупо улыбаясь, зачем-то показывают учебники по русскому языку. Юля сидит на задней парте, она не в фокусе, лицо размыто. Кажется, уставилась в телефон, хотя, может, просто смотрит на сложенные на парте руки.

Следующее фото — и я опять заметил ее. Снова на заднем плане, она проходит за спинами Гали и Наташи, хохочущих, глядя в объектив. На третьем кадре она смотрит в окно, опершись руками о подоконник. Разумеется, не она центр композиции. Главную роль играют двое парней, разыгравшие чудовищно смешную сценку: один занес над головой стул, а другой лежит на полу, подняв руку и якобы умоляя его не бить.

В зале поднялась и утихла маленькая волна смеха. А у меня ненадолго замерло сердце. Потому что это — тот самый подоконник, у которого когда-то стояли мы с Машей. И она пальцем рисовала невидимые узоры на стекле. Спокойная и отрешенная, не надеющаяся ни на что. Такой бы она и оставалась хотя бы в моей памяти, если бы проклятый Осенний бал не перечеркнул все.