Послеполуденная Изабель

Я сел в постели. Потянулся к шнуру от торшера, стоявшего возле кровати. Вспыхнула лампочка, бешено мерцая, как светлячок в лебединой песне своей короткой жизни. Но света было достаточно, чтобы разглядеть время на моих часах: 4:06 утра. Merde, merde, merde68. Я вырубился почти на десять часов. Я встал и направился в ванную, где лампочка вспыхнула и погасла, как только я щелкнул выключателем. Я справил нужду. Открыл дверцу крошечной душевой кабины. Нашел мыло и шампунь. Ополоснулся под струей из короткого шланга. Вытерся насухо. Вернулся в темную комнату, включил настольную лампу и нашел записку. И ключ. Я прочитал:

Мой Сэмюэль,

я не удивлена, что ты отключился после моего сегодняшнего представления. На твоем месте я бы сбежала не только из квартиры, но и из страны. Мне не хватит слов, чтобы вымолить прощение за эту безумную выходку. Я могла бы сослаться на «послеродовую депрессию» или на то, что врачи называют «нервным срывом». Но я предпочитаю нести ответственность за свои поступки, не прибегая ни к каким оправданиям. Твоя доброта, твоя порядочность, твое терпение… спасибо тебе за все.

Когда ты уснул, я не могла допустить и мысли о том, чтобы разбудить тебя и выгнать в парижскую ночь. Но мне нужно было ехать к Эмили. Поэтому я решила не беспокоить тебя… и оставить тебе ключ. Когда ты проснешься, на кухне тебя ждут мини-кофеварка для эспрессо и хороший итальянский кофе. Возьми этот ключ и, пожалуйста, запри дверь. И, если ты сможешь снова находиться в моем обществе, я вернусь сюда в 17:00.

Этим вечером я кое-что обнаружила: mon jeune homme стал замечательным мужчиной.

Je t’embrasse trиs fort.

Изабель

Я прочитал записку дважды. Та моя половина, что вечно нуждалась в заверениях – жаждала, как в детстве, похвалы от критически настроенных и отстраненных родителей, – находила ее слова умиротворяющими, утешительными. Но в то же время я поймал себя на мысли: это любовь. Все, к чему она вернулась этим вечером, не считая дочери, было проявлением той самой безусловной любви. Я видел не только ее горе, но и ее безмерное одиночество, которое при всем различии наших жизненных путей было сродни моему одиночеству. Муж явно не оказал ей той поддержки, в какой она нуждалась, когда блуждала в потемках сознания после рождения их дочери. Хотя, возможно, он и не был так прямолинеен в высказываниях, как его дьявольская мамаша, тем не менее молчаливо осуждал жену, на радость старой мегере. Он позволил Изабель чувствовать себя неполноценной женщиной и матерью из-за этого временного безумия… тогда как конечно же знал, что она не властна над пошатнувшейся психикой.

Как же мне хотелось спасти ее от этих осуждающих и несправедливых людей. Я был готов отложить все свои дела на потом и быть рядом с ней в Париже. Или, если бы она тоже поняла теперь, что наша любовь способна все изменить, может, решилась бы рискнуть и приехать в Кембридж вместе с Эмили, и мы могли бы воспитывать девочку как нашу дочь; я бы закончил свое юридическое образование, а потом…

А потом…

В этом-то и была загвоздка.

А потом…

Счастливая жизнь для всех вместе и каждого в отдельности. Ежедневные клятвы в вечной любви. Блаженство семейного уюта, излучаемое нашим домом. Эмили, растущая билингвой. Изабель, редактирующая рукописи. Я, выпускник юридической школы, владеющий французским настолько свободно, что сразу становлюсь партнером в крупной англо-французской юридической фирме. А на рубеже 1980-х годов у нас рождается общий ребенок, и…