Посох Богов

В глубине зала, в целле, стоял чёрный мраморный куб, украшенный тёмно-синим орнаментом. На кубе возвышалось ужасающее изваяние Лельвани. По обе стороны от него и чуть впереди — изваяния Истустая и Панайя. В каменной чаше, стоящей перед статуей, ровным немигающим пламенем горел воск. На стенах непроницаемыми окнами в потусторонний мир чернели диабазовые доски, испещрённые древними письменами.

Алаксанду крикнул:

— Асму-Никаль! Где ты? Что они с тобой сделали?

Понимая, что происходит нечто страшное, он в отчаянии обратился к Харапсили:

— Где она?

Призрак из Страны-Без-Возврата, ходила жрица по кругу и зажигала огни в светильниках. Её чёрная тень, рождённая угрожающим багровым пламенем, следовал за ней по стенам.

«О ней, только о ней!» — думала Харапсили, всё более ожесточаясь.

Она понимала, что такой Алаксанду потерян для неё навсегда. Красивый, полный живых чувств, волнующий и желанный.

— Не будем откладывать, — негромко произнесла она и посмотрела куда-то в темноту, туда, где прятался Гахидджиби.

— Её здесь нет, — ответил вышедший из тьмы колдун.

Алаксанду повернулся на незнакомый голос.

Перед ним стоял высокий мужчина в чёрном кутонноте. Его лицо, освещённое факелами, закрывала чёрная матерчатая повязка. Всё лицо, кроме пронзающих, как кинжалы, глаз.

Под повязкой презрительно дрогнули уголки рта. «Вряд ли несчастный смог бы вспомнить после ритуала хоть что-нибудь, кроме лица своей госпожи Харапсили».

— Кто ты? — спросил, отступая, Алаксанду.

Но вместо ответа из горла колдуна вырвался хищный гортанный клёкот, он произнёс первое заклинание.

Юноша остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Безотчётный ужас и недоумение застыли в его глазах, словно он соскользнул в бездну полнейшего безмолвия и неподвижности. Лишь колдун продолжал монотонно и призрачно заклинать, изредка выкрикивая что-то пересохщим ртом.

Подобно ледяному ветру слетали с губ Гахидджиби слова, жестокие, короткие. Что они означали, Харапсили не знала, но Алаксанду, перестав видеть и слышать, повинуясь колдовским заклятьям, медленно направился к грубому, побелевшему от известковых потёков жертвенному столу, стоявшему между изваяниями Истустайя и Панайя. Тем временем их истинный жрец не переставал заклинать.

Алаксанду был лишён собственной воли и повиновался только тёмной воле колдуна. Было что-то жуткое и противоестественное в этой абсолютной неподвижности.

Оцепенев от страшного очарования и ужаса, Харапсили стояла в отдалении. Словно сквозь пелену смотрела она на происходящее и почти ничего не понимала. Бешено стучала в ушах её собственная кровь. Гахидджиби был настолько страшен, что она боялась не выдержать и убежать.

Алаксанду лежал на жертвенном столе. Его широко открытые безумные глаза были устремлены куда-то в темноту мрачных сводов, словно видели там что-то ужасное.

Мрачная церемония продолжалась. С губ колдуна слетали страшные всесокрушающие слова. Постепенно его речь перешла в заунывное монотонное бормотанье. Вдруг колдун издал резкий вопль, и в руке его в багровых остветах жертвенного огня блеснул кинжал.

Заметив занесённый над Алаксанду нож, Харапсили вскрикнула от страха и закрыла лицо руками.

Гахидджиби не оглянулся на крик. Почти теряя сознание, девушка услышала его зов:

— Харапсили, подойди ближе!

Несчастная оторвала руки от лица, и, боясь за жизнь возлюбленного — или неотвратимого возмездия за содеянное — дрожа всем телом, подошла к жертвеннику.

Она взглянула в лицо Алаксанду и с ужасом поняла, что юноша мёртв.

Подчиняясь своей тёмной природе и уже не имея ни сил, ни возможности остановиться, Гахидджиби следовал ритуалу. Он начал умолять Алаксанду вернуться и увидеть свою госпожу Харапсили. Для этого мугеш-сарр требовал выложить «пути» вокруг тела Алаксанду, разливая на них мёд и масло, что бы привлечь его душу.

Колдун бросил в большую плоскую медную чашу, стоявшую на высокой подставке, щепоть какого-то порошка, и в ней, шипя и рассыпая вокруг злые искры, вспыхнул синий огонь. Сакральные слоги заклинаний стали едва ли не плотью и кровью колдуна и словно сами собой срывались с его губ. Голос звучал громче и громче.

Язычки пламени беспокойно метались в чаше. Неожиданно огонь выплюнул сноп искр и погас. Остатки порошка в чаше тлели и медленно курились вверх вертикально восходящими зеленовато-мерцающими ниточками и закручивались в спираль. Колдун опустил в чашу руку. В его пальцах зловеще сверкнул чёрный камень. Зажав его в кулаке, он наклонился над Алаксанду. Дикий холодный огонь полыхнул в глазах колдуна, и тут же в зал хлынул ледяной холод.

Харапсили впала в какую-то сумеречную прострацию, болезненно обостривший слух, словно издалека доносил до её сознания отрывистые слова заклинаний.

Она потеряла сознание.

Очнувшись, она увидела встревоженное лицо Гахидджиби, склонившегося над ней. Он давал ей нюхать что-то терпкое.

— Вставай и подойди к нему, — сказал Гахидджиби, поднимая жрицу.

Глава 12. Прирождённая

Асму-Никаль чувствовала, когда рядом происходит что-то страшное.

Сегодня с самого утра ей было неспокойно.