Посол. Разорванный остров

— Как знать, как знать, ваше величество!..

* * *

Рассветы Эномото Такэаки давно взял за правило встречать у воды. Лучше, конечно, у моря: там шум волн и шорох мокрого песка под ногами навевали возвышенные мысли о бренности всего сущего. Но и в русской столице воды было предостаточно: одна Нева, плескавшая волной под самыми окнами посольского особняка, была гораздо шире самого большого пролива близ родного города Эдо.

Не ставя в известность полицейские власти о местах своих постоянных прогулок в Петербурге, как это было предписано мидовским циркуляром, Эномото свои утренние променады предпочитал совершать на восходе дня, вдоль одетого в камень правого берега Невы. В такие минуты хорошо думалось, мысли в голову приходили светлые.

Иногда, правда, прогулкам мешали разные люди. То казачий конный патруль, приметив одинокого путника близ Невы, в непосредственной близости от Зимнего дворца, решительно заявит о невозможности праздного пребывания здесь господина азиатской внешности в сугубо охраняемой зоне. То маявшийся с утреннего недосыпу дворник бдительность проявит, высвистит городового — на всякий случай, как бы не совершил прилично одетый господин утопления в реке. А то и компания развесёлых любителей «невской ухи», о которых ему когда-то рассказывал Берг, принимала прилично одетого господина нерусской наружности за своего. И едва не силком тащила вице-адмирала на топкий вонючий берег. На миску ухи в простонародных деревянных плошках и бокал «Вдовы Клико» десятилетней выдержки…

Впрочем, Эномото не сомневался и в том, что негласная полицейская охрана иностранных дипломатов давно уже «вычислила» его привычки, и агенты в статском, не маяча из деликатности перед глазами, частенько сопровождали его в этих утренних прогулках. Агенты держались поодаль — но как только японскому дипломату кто-либо пытался помешать, либо навязать свою компанию, столь же деликатно и почти незаметно вмешивались. Эномото подозревал, что и казачьи конные разъезды, и невесть откуда берущиеся дворники, а то и городовые тоже были частью системы охраны иностранного подданного.

А нынче и совсем неожиданный субъект утреннему променаду Эномото и его полумистическому «общению с водой» помешал.

Щёгольский экипаж, стоящий на набережной под присмотром застывшего на козлах кучера, Эномото приметил, разумеется, издали. Приметил и постарался обойти подальше. Однако не получилось: видать, издали заприметивший его из экипажа прилично одетый господин с холёной бородкой а-ля император, вышел навстречу, учтиво поклонился и спросил — не уделит ли господин посланник Эномото несколько минут человеку, имеющему известия от Михаила Карлова фон Берга.

Это было совершенно неожиданно, и дипломат, враз позабывший и об инструкциях из министерского циркуляра, и об опасности нежелательных встреч с незнакомцами в пустынных местах, сделал шаг навстречу незнакомцу:

— С кем, простите, имею честь?

Незнакомец коротко поклонился:

— Позвольте отрекомендоваться, господин вице-адмирал: Белецкий, тайный советник и главноуправляющий Корпуса инженеров. Служу по линии министерства железнодорожных сообщений — однако позволил себе побеспокоить вас по причине личного свойства. Миша Берг — жених моей дочери, Анастасии.

— Он упоминал и о вас, и главным образом о вашей очаровательной дочери, господин Белецкий, — улыбнулся Эномото, отвечая поклоном на поклон.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство. Однако повод дня нашей встречи весьма серьёзен, а судьба Мишеля внушает мне большие опасения.

Эномото, враз став серьёзным, кивнул, и, прежде чем заговорить, оглянулся по сторонам, окинув пустынную в эти часы набережную Невы внимательным взглядом.

— Полагаю, господин Белецкий, что место и время нашей встречи выбрано вами не случайно. Ваше положение в обществе легко позволяло нанести мне визит в моей резиденции, однако вы выбрали этот час и пустынную набережную. О моей привычке гулять здесь вам сообщил Мишель?

— Вы правы, господин вице-адмирал. Молодого человека усиленно ищут полицейские и военные власти всей России — и вы, несомненно, знаете причину этого. Я сужу по ноте протеста Японии за вашей подписью, опубликованной во вчерашних «Ведомостях» и по газетным комментариям по этому поводу, где упоминается прапорщик фон Берг. Вернее, уже не прапорщик…

— Увы, знаю, — кивнул японец. — Его величество государь император, лично выражая мне соболезнования по поводу гибели сотрудника посольства, упоминал о высочайшем указе, подписанном им. К сожалению, его величество повелел исключить фон Берга из списков офицеров гвардейского батальона.

— «К сожалению»? — недоверчиво переспросил Белецкий. — Как же тогда соотносить ваше сожаление с нотой протеста?

— Я официальный представитель своей страны, и многие мои действия диктуются рамками дипломатического протокола. Посланник его величества микадо не мог не выразить протест властям страны, допустившей на своей территории гибель дипломата, — как бы он сам лично не относился к самому дипломату и обстоятельствам его смерти.