Посошок

Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.И иглы лучей опять найдут нашу кровь.Не надо, не плачь. Сиди и смотри,Как горлом идет любовь.Лови ее ртом. Стаканы тесны.Торпедный аккорд — до дна!Рекламный плакат последней весныКачает квадрат окна.Дырявый висок. Слепая орда.Пойми, никогда не поздно снимать броню.Целуя кусок трофейного льдаЯ молча иду к огню.Мы — выродки крыс. Мы — пасынки птиц.

И каждый на треть — патрон.Лежи и смотри, как ядерный принцНесет свою плеть на трон.Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?Ведь ты, как и я, сирота.Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь!А ну от винта! Все от винта!

Случай в Сибири

Пока пою, пока дышу, любви меняю кольца,Я на груди своей ношу три звонких колокольца.Они ведут меня вперед и ведают дорожку.Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка.Пока дышу, пока пою и пачкаю бумагу

Я слышу звон. На том стою. А там глядишь — и лягу.Бог даст — на том и лягу.К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!А он… Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.А он мне — пей! — и жег вином, — кури! — и мы курили.Потом на языке одном о разном говорили.И он сказал: — Держу пари — похожи наши лица.Но все же, что ни говори, я — здесь, а ты — в столице.Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири.Вот в Ленинград или в Москву…Он показал бы большинству

И в том и в этом мире.— А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры.Здесь даже бабы не дают.Сплошной духовный неуют.И все, как кошки, серы.— Здесь нет седла, один хомут.Поговорить-то не с кем.Ты зря приехал. Не поймут,Не то, что там — на Невском.— Ну как тут станешь знаменит? —Шептал он сквозь отрыжку.— Да что там у тебя звенит?Какая мелочишка?

Пока я все это терпел и не спускал ни слова,Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.Я встал и песне подвязал оборванные крылья.И спел свою, сказав себе: — Держись! — играя кулаками,А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.Хвалил он: — Ловко врезал ты по ихней красной дате.И начал вкручивать болты про то, что я — предатель.Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.Мне было стыдно, что я пел, за то, что он так понял.Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рогаОн на моей иконе.