Посреди земли

Отец, элегантный, сухощавый архитектор лет пятидесяти, посмотрел на дочь с недоумением.

— То есть как не вернешься? Что за глупости?

— Не могу, папа! Мне так одиноко там!

Отец снял с багажной сетки чемоданы Эмёке.

— Все свои пожитки привезла? Ай-ай-ай, доченька!.. Что значит одиноко? Разве ты одна в комнате? Или там нет венгров кроме тебя?

— Есть. И в комнате я не одна. Но там нет вас! Я так соскучилась, папа! — Всхлипывая, она шла вслед за отцом к машине. — И бабушка ни одного письма не написала.

— Бабушка? — рассеянно пробормотал отец. — Об этом после, дочка.

Он остановился возле автомобиля «рено», зеленого, как болотная ряска, открыл багажник. Эмёке разочарованно смотрела на пустые сиденья.

— А где бабушка? Она не приехала меня встречать? Я думала, она ждет нас в машине.

Отец не ответил, он сел за руль, открыл дочери дверцу. Машина тронулась с места. Девушка взглянула на отца, и ее охватила тревога. Она робко спросила:

— Почему ты приехал один, папа?

— У мамы сверхурочная работа, а брат твой на уроке английского.

— А бабушка?

Мужчина сжал губы. После долгой паузы он едва слышно произнес:

— Бабушка умерла.

— Умерла?.. — пролепетала Эмёке, и глаза ее снова наполнились слезами.

— Сердечный приступ.

Оба долго удрученно молчали, пока машина со скоростью черепахи ползла по улицам — был час пик, и они попали в затор.

— Ей было шестьдесят восемь лет, — всхлипнула девушка.

— Это не так уж мало.

— Она никогда не жаловалась на сердце.

— Некоторые умирают от первого инфаркта, а другие и после четвертого живут.

— Вот почему она не отвечала на мои письма… Когда это случилось?

— Еще в ноябре… Или в октябре? — неуверенно ответил отец.

Эмёке была потрясена: отец даже не помнит, когда умерла бабушка! Она резко спросила:

— Почему вы мне не написали?

— Не хотели расстраивать тебя, мешать учебе. Думали, будет лучше, если узнаешь, когда приедешь домой на рождество…

Эмёке разрыдалась.

— Но, папа, мне потому и было так одиноко, что я не получала писем! От вас очень редко, а от бабушки вообще ни разу!.. — бормотала она сквозь слезы.

Леваи сунул в руки дочери большой носовой платок.

— Останови машину, папа! — продолжала плакать девушка. — Я пойду пешком!

— Эмёке! — урезонивал ее отец. — Возьми себя в руки! Что скажет мама?.. Ты устала. Дома поужинаешь, ляжешь отдохнуть… в постели и поплакать можно!

В Зугло, у подъезда красного кирпичного дома, Леваи остановил машину, взял в руки чемоданы, и по широкой лестнице они поднялись на второй этаж. В передней их трехкомнатной с холлом квартиры на вешалке висело только одно пальто.

— Мама, видно, еще не вернулась с работы, — сказал Леваи, помогая дочери снять дубленку. Из глубины квартиры неслись громкие звуки бит-музыки. — Ну, конечно, — заметил отец, — твой братец опять запустил магнитофон на полную катушку. Я купил ему магнитофон и кассеты с записью английских лекций, чтобы он практиковался в языке, а он вместо этого… — Отец быстро пересек холл, вошел в комнату и выключил магнитофон. — Мы приехали!

Четырнадцатилетний подросток, на голову выше Эмёке, с длинными, до плеч, волосами, в засаленных, выцветших, волочащихся по полу джинсах и широченном пуловере бросился к сестре и расцеловал ее.

— Привет, старуха! Ты уже говоришь по-русски? Привезла что-нибудь? Я в письме просил тебя купить мне горные лыжи. Папа Шаци говорил, что они там всего семь рублей стоят!

— Привет, братишка! Как ты вырос!..

— С тобой только два чемодана? Значит, лыжи…

— Довольно, перестань! На какие деньги она могла купить лыжи? На стипендию? У тебя есть абонемент на каток… Лучше поди свари нам кофе. Эмёке устала.

Девушка удивленно оглядела комнату.

— А где же бабушкина мебель?

— Ее увезли, — брякнул брат.

— Мы ее продали, — сказал Леваи, моргнув сыну.

— Увезли? — спросила Эмёке.

— Старьевщик увез. То есть комиссионка… Сынок, иди поставь наконец кофе. Эмёке устала. Я тоже. — Отец выпроваживал из комнаты и сына, и дочь.

— Мама тоже вернется домой усталая. Знаю. У нас все устают. Леваи всегда усталые. И нервные. И в депрессии. И вечно спешат. И погода на них действует. И у всех невралгия. И…

— Замолчи! — прикрикнул на сына отец.

— Ладно уж! Чего там, иду. Пожалуйста. Могу хоть целый котел сварить. Мне кофе не жалко.

В холле они расположились в удобных креслах. Леваи закурил сигарету и тонкими, сухими пальцами нервно забарабанил по столу.

— Доченька, — начал он с отеческой строгостью в голосе. — Ты меня просто ошеломила своим решением не возвращаться обратно. Желающих учиться в Москве было сотни, а честь оказали тебе. И не только благодаря твоим хорошим отметкам. Тут и отец твой приложил немало усилий. А ты, проучившись всего полгода, собираешься бежать! Нечего сказать, хороша благодарность! Как ты объяснишь это товарищам, которые в тебя поверили?.. А я?.. Как я объясню людям поведение своей дочери? Выходит, я виноват. Я ее так воспитал.

Эмёке уже не плакала, сидела понуро, уставившись в одну точку. В руке она все еще сжимала отцовский носовой платок.

— Папа, мне было так одиноко…