Post scriptum

Школьные годы закончились, надо было выбирать профессию, выбрать для начала, где продолжить образование. Папе хотелось, чтобы Георгий стал военным или выбрал бы какую-нибудь специальность, связанную с техникой. Это многие считали «настоящим мужским делом». Мама не была так категорична. Несколько ее сверстников согласились на «хорошую» профессию, но такую, что душа к ней не лежала, не так уж это вышло хорошо. Сама мама, выбирая между филологией и биологией, предпочла биологию. Кто-то считал, что тоже зря, кто-то – что это отличная профессия и мама в ней преуспела. У папы таких сомнений не было, его всю жизнь интересовала история, но как возможную профессию он ее не рассматривал.

Георгий смотрел на это иначе. Он не был из тех гуманитариев, для которых даже школьная арифметика – что темный лес. Никаких трудностей с математикой и физикой он не испытывал. Мало того, в старших классах поступил в «математический класс» и успешно его закончил. Но поступать решил на исторический факультет МГУ, другие варианты отпали, когда Егор стал взрослым.

Поступление в университет

В университет Егор поступил в том же 1970 году, когда закончил школу. Далось это нелегко, как бывало тогда у многих: в июне – выпускные экзамены в школе, их восемь, в августе – четыре вступительных экзамена в университете. По их результатам набралось 18 баллов. Новые переживания – примут, не примут? У кого было 20 или 19 баллов, приняли сразу. А у кого 18 – после собеседования, и не всех, это «полупроходной балл», то есть, мест на всех не хватало.

Началась новая жизнь без возможности отдохнуть в привычные летние каникулы. Для многих молодых и здоровых людей это, может быть, и ничего, но у Егора к следующей весне начались проблемы со зрением, сказалось переутомление. Во время летней сессии он почти не мог сам читать, мы читали ему учебники вслух. Тут я и поняла, что заумные книги по истории – совсем не мое дело. Сессию Егор сдал, даже неплохо, летом удалось отдохнуть, подлечиться, дальше всё пошло хорошо.

О сделанном выборе между историей и техникой Георгий никогда не жалел. Наоборот, иногда говорил, что ему больше подошел бы совсем несерьезный, по мнению технократов, филологический факультет. То есть не история Древнего мира, а классическая филология.

На этом я хочу прервать свои воспоминания. Детство закончилось. Весьма много людей знали моего брата взрослым; они, наверное, смогут рассказать о нем подробнее и интереснее. Все-таки, когда мы выросли, у каждого из нас была своя жизнь, хотя и проходила она в одном городе, а несколько лет даже в одной квартире.

Мне очень повезло, что у меня был такой брат; не повезло, что я рано его потеряла.

Лето 2019 г., лето 2021 г.

Николай Шабуров

Вчера хоронили Егора. Для меня он всегда оставался Егором. В последние годы часто называл Егорушкой. Отцом Георгием – только в присутствии посторонних или в казенной обстановке. В этом Журнале[517] я упоминал его, присвоив кличку Инц.

Я познакомился с ним на первом курсе – осенью будет тридцать семь лет нашему знакомству. Но по-настоящему подружились мы с ним позже – на втором или даже третьем курсе (с третьего курса мы учились в одной группе на кафедре истории Древнего мира). Поэтому, как бы ни росла его слава – и слава заслуженная! – я не мог относиться к нему с благоговением, как относились многие сотни (если не тысячи) прихожан и почитателей, и как я относился к Сергею Сергеевичу Аверинцеву. Мы всегда общались на равных, и я мог, рассердившись, накричать на него. Я просто любил его.

С Николаем Шабуровым. Москва, начало 1970-х годов

Все эти годы мы были друзьями, и всегда оба ощущали близость друг другу. Для большинства людей, шедших и шедших вчера и позавчера проститься с ним, он был прежде всего священником, пастырем. Я же – и теперь, наверное, навсегда – прежде всего буду вспоминать Егора студентом – ярким, талантливым, бесстрашным, веселым, влюбчивым, остроумным, часто язвительным, всегда обаятельным.

Мы схоже мыслили, любили одно и то же – и прежде всего свободу, которой были лишены (я не имею в виду – «внутренней свободы»: внутренне Егор всегда был свободен), ненавидели одно и то же – то, что сковывало и порабощало нас. Но как изменились времена! Язык тех лет уже непонятен. Как-то, едва ли не на первом курсе, мы отмечали в дешевой кафешке на Ленинском проспекте день рождения одной однокурсницы. Егор был в ударе и много и вдохновенно говорил. Мы заспорили о чем-то, и он сказал: «В конце концов, все мы русские, все мы христиане и все мы социалисты!»