Post scriptum

На первом курсе у нас был такой замечательный и «важнейший» предмет – гражданская оборона, которую вел очень суровый человек, полковник Ларин. Так вот, он проходит по рядам и видит, что Чистяков что-то записывает в тетрадку. Он берет эту тетрадку и видит там надпись большими буквами: «Заметки по хеттскому языку». Полковник Ларин: «Так. Студент Чистяков, к доске! Итак, мы имеем данные, что такой-то нанесен ядерный удар. Каково число безвозвратных потерь?

Каковы наши действия?» Молчание. Полковник Ларин возвращает ему тетрадь и говорит: «Вот так-то, Чистяков. Это вам не хеттский язык, здесь головой надо думать».

Но к концу первого курса у Егора стало резко ухудшаться зрение, и врачи ему сказали, что занятия иероглифами и клинописью для него неприемлемы, это может очень плохо на зрении отразиться. И он переключился на второе свое пристрастие – на классическую древность. Причем показательно: мы все поступили в университет, нас разделили на группы, это продолжалось первые два года, а с третьего курса была уже специализация по кафедрам. Но в конце первого курса нам сказали, что те, кто будет специализироваться по кафедре истории Древнего мира, должны уже на втором курсе изучать греческий язык и продолжать занятия латинским языком (годовой курс латыни был у всех историков на первом курсе). Однако Егор не ходил на занятия ни по греческому, ни по латыни, потому что уже в достаточной степени этими языками владел, начав заниматься в старших классах школы. И, соответственно, мы оказались вместе в начале третьего курса – небольшая группа тех, кто специализировался по истории Древнего мира. Надо сказать, что группа у нас была довольно сильная. Я назову два имени. Это Александр Арнольдович Столяров, ныне выдающийся специалист по греческой философии, переводчик фрагментов стоиков на русский язык, автор монографии о стоицизме, а также специалист по патрологии, и сейчас уже покойный Эдуард Григорьевич Юнц, блистательный переводчик с греческого и латыни. В нашей группе училась Наталья Александровна Смирнова, и они с Егором на пятом курсе поженились.

Он был блестящий студент, но, что особенно запомнилось, он был прекрасный товарищ. Особенно я хочу отметить его необычайную жизнерадостность и присущий ему юмор. Но все-таки это была совершенно другая эпоха – первая половина семидесятых годов. И даже в какой-то степени язык той эпохи сейчас не вполне понятен. Я сейчас коснусь деликатного вопроса. Я не замечал в студенческие годы какой-то его церковности. Да, было, конечно, большое уважение к христианству, было уважение и к Церкви, но это вообще в то время было распространено. Но сказать, что он в то время был человеком церковным, я не могу. <…>

Я всегда с огромной теплотой вспоминаю родителей отца Георгия: Ольгу Николаевну и Петра Георгиевича, который был человеком особого юмора. Это была замечательная семья – семья старомосковской интеллигенции. Вспоминаю необычайную гостеприимность этой семьи. Петр Георгиевич был математиком, заведующим кафедрой математики в академии им. Жуковского и полковником. И вот интересный момент. Да, Егор никогда не отличался особой физической силой. При этом я вспоминаю один не самый приятный момент в нашей учебе. Это после четвертого курса – месячные военные сборы. Фактически весь этот месяц мы были на положении рядовых. И все по-разному себя вели. И надо сказать, что я, например, сам достаточно раскис за этот месяц, а вот Егор держался замечательно. Все-таки сын полковника и внук генерала.

Егор и Наталия Чистяковы с новорожденным Петром.

Москва, октябрь 1980 года

Теперь по поводу его научного пути. Это всё началось в университете. Достаточно пролистать его дипломную работу по Фукидиду, чтобы увидеть, что это совершенно не ученическое произведение и уровень его намного выше обычной дипломной работы. Ожидалась блистательная научная карьера, в том числе и в смысле организационно-структурном. Но дальше – довольно неприятное событие. Это была политика нашей кафедры истории Древнего мира: самых талантливых не оставлять в аспирантуре. И Егора примитивным образом завалили на вступительном экзамене, при всех его талантах и достоинствах. Он устроился на работу в Институт иностранных языков. Он преподавал там латинский язык, это занимало очень много времени. Конечно, он продолжал заниматься научной работой. Но вот этот первый порыв, связанный с Фукидидом, не нашел полного осуществления. Я знаю, что у Егора были обширные планы; в частности, он хотел подготовить новый русский перевод «Истории» Фукидида. Но это не осуществилось.