Поставьте на черное

Ничего не оставалось, как топать обратно в сторону отеля, мимо которого я только что проезжал на троллейбусе. По пути я еще попытался несколько раз выспросить у прохожих насчет Никитина, однако всякий раз получал ответы противоречивые и путаные. На подходе к отелю меня даже попытались уверить, будто никакого поэта Никитина сроду никогда не было, а я просто плохо расслышал и нужен-то мне памятник Феоктистову, космонавту. Правда, пока самого памятника герою космоса в городе еще не имелось, но уже, оказывается, существовал проект, широко обсуждаемый в местной прессе. Проект меня, однако, не волновал, и я предпочел побыстрее отделаться от бесполезного воронежца…

Здание отеля «Бристоль», выстроенное в стиле модерн, само представляло собой памятник архитектуры прошлого века. Впрочем, мраморная доска на фасаде уведомляла всех желающих о другом: как выяснилось, именно из окна «Бристоля» выскочил легендарный герой гражданской войны Олеко Дундич, переодетый белым офицером, и ровнехонько прыгнул на коня, стоявшего внизу. Прямо как ковбой Джо из анекдота. Теперь внизу у дверей отеля скакунов сменили бензиновые лошадки с шашечками. Водители гостеприимно распахивали дверцы, призывая постояльцев «эх-прокатиться». Я подошел к первой попавшейся «Волге» и заглянул внутрь.

И мне, наконец-то, посветила удача.

– Какой такой Никитин? – сперва удивился таксист, но после упоминания газетного киоска поблизости хлопнул себя по лбу. – А-а! «Ваня наклюкался»! – воскликнул шофер. – Так бы сразу и говорили.

– Подвезете? – обрадовался я.

– Тут и везти нечего, – ухмыльнулся честный таксист. – Видите девятиэтажки? Три минуты ходьбы, не больше. И там увидите пьяненького мужика на постаменте. Это и будет ваш Никитин.

Таксист не соврал. Я лишь теперь сообразил, отчего воронежцы в разговорах со мной проявляли поразительную недогадливость: я просто-напросто не о том спрашивал. Я-то допытывался о местонахождении монумента стихотворцу, попавшему в школьные учебники. Мне же следовало бы расспрашивать о памятнике нетрезвому дядьке, которого мутит после вчерашнего. Может быть, скульптор где-то вычитал про склонность поэта закладывать за воротник, но вероятнее всего позу утреннего страдальца он придал своему герою непроизвольно, по наитию. Или вдохновляясь собственным опытом. Теперь-то, кстати, мне становился понятен и заголовок стихотворения Иннокентия Пеструхина. Здешний Никитин мог бы задуматься об одном-единственном: утро, башка трещит после вчерашнего, и где бы найти лекарство от вечной расейской болезни?…

Газетный киоск стоял тут же, в пяти шагах от постамента. Внутри его, по всем законам природы и поэзии, обязан был находиться господин Пеструхин-Паркер собственной персоной. Но сегодня я уже столько раз ошибался, что из чистого суеверия решил немного выждать и присмотреться. Усиленно делая вид, будто осматриваю памятник наклюкавшемуся Ване, я косил глазами в сторону. Ждал, не подойдет ли кто, не высунется ли хозяин из-за кип своей периодики. Терпение мое было вскоре вознаграждено. Юноша с прической панка подрулил на скрипучих роликах к киоску и громко проорал:

– Эй, Пестрый! Есть у тебя «Спорт-экспресс»? Ответ, которого я не слышал, был, похоже, отрицательным. Юный панк досадливо притопнул роликом, сплюнул на асфальт и почесал дальше, распугивая своим скрипом окрестных голубей. Я же, оторвавшись от созерцания похмельного Ивана Саввича, приблизился к киоску и глянул внутрь.

Среди газет сидел сравнительно молодой человек, похожий на свою фотографию в журнале: такой же тусклый и блеклый, с копной серых волос на голове. Пестрым такого субъекта можно было назвать в единственном случае. Если фамилия его была Пестряков или Пеструхин.

– Что вы хотите? – спросил меня киоскер. – «Курьер» кончился, «Спорт-экспресса» вообще не завозили… Есть «Сегодня», но только позавчерашний номер…

– Нет-нет, – сказал я. – Вообще-то я люблю осматривать газеты, но сейчас они меня не интересуют. У меня к вам сугубо философский вопрос. Ответьте мне честно: о чем задумался Никитин, певец лесов, полей и рек? Тридцать секунд на размышление.

Лицо киоскера из серого стало нежно-розовым.

– Вы… вы читали мои стихи? – удивленно прошептал он.

– Читал, и очень внимательно, – подтвердил я. – Хотите, покалякаем о литературе? Только пустите меня внутрь. Ужасно неудобно разговаривать о литературе вот так, через окошечко…

В гамме цветов на лице киоскера появился еще один – темно-красный. Это зарделись уши.

– Вы – из журнала? – завороженно глядя на меня, спросил киоскер. – Но я слышал, что «Новый молодежный»…

– Я – из Москвы, – обтекаемо ответил я. – Да вы не бойтесь, я на вашу выручку не посягну. Слово Штерна.

– Ой, – встрепенулся Иннокентий, сообразив, что я по-прежнему снаружи, а не внутри. – Сейчас открою!