Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Вот, к примеру, характерная запись в «Дневнике» известного петербургского литератора и издателя Алексея Суворина, сделанная в 1893 году: ««Пётр начал набирать иностранцев, разных проходимцев, португальских шутов; со всего света являлась разная дрянь и накипь и владела Россией. При императрицах пошли в ход певчие, хорошие жеребцы для них, при Александре I — опять Нессельроде, Каподистрия, маркизы де Траверсе, все нерусские, для которых Россия мало значила. Даже плохой русский лучше иностранца. Иностранцы деморализуют русских уже тем, что последние считают себя приниженными, рабами и теряют чувство собственного достоинства» [29. С. 26]. Читая такое, кажется даже бессмысленным напоминать о множестве иностранцев или их потомков, без которых трудно представить себе всё то лучшее, чем по праву может гордиться петровская и послепетровская Россия: Трезини, Растрелли, Росси, Кваренги, Фальконе, Брюс, Эйлер, Бэр, Беринг, де Рибас, Барклай де Толли, Кантемир, Пушкин, Лермонтов, Гааз, Петипа…

 — список можно продолжать до бесконечности.

Между тем евреев в Петербурге долгое время жило очень мало. В первые десятилетия их можно было пересчитать буквально по пальцам — вице-канцлер, глава Посольского приказа Пётр Шафиров, обер-полицмейстер (фактически губернатор северной столицы) Антон Девьер, «учёный шут» Д'Акоста (Лакоста), финансовый агент при дворе Липман… Все они были далеко не ангелами, но на каждом висел ещё один, дополнительный, грех — еврейство, которое они не имели права выпячивать. В первые полтора столетия Петербурга иудейскую веру здесь власти в лучшем случае терпели, а чаще притесняли, как могли. За её распространение можно было легко поплатиться жизнью. «15 июня 1738 года в столице были публично сожжены еврей Борох Лейбов и капитан-поручик Александр Возницын, “совращённый" им в иудейскую веру. Это. (единственное в истории Санкт-Петербурга) аутодафе происходило на месте сгоревшего незадолго до этого Гостиного двора на углу Невского и Большой Морской» [25. С. 86].

Даже после того, как на рубеже XIX века в состав России вошло царство Польское с его почти миллионным иудейским населением, еврейская составляющая Петербурга не претерпела ощутимых изменений. По специальной переписи столичных евреев, которую Николай I велел провести в 1826 году, чтобы выселить «лишних», было выявлено всего 370 человек. В том числе один раввин, 9 резников, 12 купцов, 4 зубных врача и 109 ремесленников, включая учеников: портные, сапожники, красильщики мехов, обойщики, токари, резчики печатей, ювелиры, золотошвейные мастера, два настройщика музыкальных инструментов [30. С. 91]. И в середине того же XIX века евреи среди столичных жителей оставались редкостью. По данным 1858 года, их было, не считая евреев-христиан, а также живших в казармах солдат-евреев, 552 человека [30. С. 93].

Конечно, эта малочисленность в первую очередь была продиктована традиционным антисемитизмом российского самодержавия, в том числе введённой в 1791 году чертой оседлости, жёсткими квотами на приём в столичные гимназии и высшие учебные заведения, насильственными выселениями из столицы тех евреев, которые проживают здесь «без благовидных причин»… Но не только. Долгое время некоторые ортодоксальные иудеи и сами не стремились селиться в русской северной столице, поскольку, как писал в 1750-е годы кёнигсбергский раввин Эпштейн, «провидением предуказано, чтобы евреи не жили в С.-Петербурге, так как в летние месяцы ночи нет (белые ночи) и, следовательно, невозможно определить время утренней и вечерней молитв» [32. С. 120].