Посткоммунизм и национальный вопрос в России и СССР

То, что теперь называется "советской империей", первоначально представляло собой не преобразование царской империи в целях ее сохранения, а являлось форпостом и плацдармом мировой революции, которая после завоевания власти в российской столице должна была распространяться за пределами России, следуя собственной программе. Все расчеты этой революционной авантюры на поверку оказались ошибочными, но это не означает, что советская власть была "русской": она была именно советской и коммунистической властью, причем она состояла также и из русских, для которых, однако, их родина служила лишь базой метанациональной политики. Дух завоевания и аннексии, с самого начала продемонстрированный новой властью, был оборотной стороной готовности идти на попятную, проявившейся в "похабном" Брест-Литовском мире: уступки и приобретения, компромиссы и упорство, защита и агрессия — все это было не что иное, как моменты стратегии и тактики, целью которых была мировая революция, и перед лицом этой задачи все было ничем иным, как средством. Существенно положение не изменилось и во второй фазе революции — сталинской (или фазе "социализма в одной стране"), которая, несомненно, частично отличалась от первой, но по-прежнему направлялась революционной идеологией, для которой Россия, более того, главным образом Россия, была простым материалом для проведения советской и коммунистической политики. Так называемый "советский патриотизм" был искусственным гибридным образованием, и его нельзя отождествлять с русским патриотизмом, хотя с некоторого момента он включал в себя, наряду с другими ингредиентами, и элементы русской культуры, предварительно подвергнутые отбору и фальсификации. Дело в том, что родилась новая форма национализма, парадоксальная по сравнению с традиционным, которую я бы назвал "идеологическим национализмом". Этот национализм, когда дело касалось Советского Союза, был также и интернационалистическим, подчиняя все интересам СССР как мирового центра становившейся все более мифической революции.

Если это так, то по-прежнему остается открытой проблема природы революции, впервые угнездившейся в России и превратившей Россию и всю бывшую царскую империю в собственное орудие борьбы и материал для своих экспериментов. То, что так называемая "октябрьская революция" была государственным переворотом, который подготовило по-военному организованное незначительное меньшинство, известно. Но остается фактом, что в этот период Россия была чревата разрушительным насилием, и этим поворотом было положено начало непрерывной революции сверху, которая оказалась способной вовлечь широкие слои населения, создав на основе идеологии и террора своего рода "тоталитарный консенсус". Думать, как некоторые русские неонационалисты, что все это дело рук преступников-революционеров нерусского происхождения (главным образом евреев, о чем вопят новые антисемиты), дьявольски ловко уловивших удобный исторический момент, — значит обрекать себя на непонимание семидесяти лет истории и значит также сводить русский народ до пассивного ничтожества, которым может воспользоваться всякий. Объяснение тоталитарного феномена, благоприятной почвой для зарождения и созревания которого оказались Россия и Германия, можно найти только в русской, а также в европейской истории. В России новый коммунистический режим, основавший свою власть на двух исторических преступлениях: разгоне Учредительного собрания и убийстве царской семьи, — положил начало новой трагической фазе в истории России. С провалом коммунистического эксперимента, после ужасающих десятилетий, Россия начинает выходить сейчас из этой фазы, а вместе с нею пытаются выйти и другие народы, ввергнутые в ад коммунизма. Поэтому быть советским сегодня, исключая формальный аспект, уже лишено смысла. Но при этом и быть русским сегодня еще не обрело смысла, если Россию понимать не только как языковое, географическое и историческое явление.